суббота, 21 ноября 2015 г.

Миссия России. Введение.

Каков исторический возраст и каково будущее русского народа, который не только самосохранился на грани выживания в невиданно суровых природно-климатических и геополитических условиях, но и освоил безбрежные просторы, построил огромное многонациональное государство, создал высокую цивилизацию и великую культуру? Беспрецедентные исторические деяния говорят об удивительном национальном характере и о великой духовной миссии русского народа. Русская история, культура и цивилизация – это уникальное явление национального духа, преодолевающего и преобразующего сопротивление мировой материи.

«История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего».
Н.М. Карамзин

«Нам знакомо одно лишь насущное видимо-текущее, да и то понаглядке, а концы и начала – это всё ещё пока для человека фантастическое».
Ф.М. Достоевский

«Судьбы народа сокрыты в его истории. Она таит в себе не только его прошлое, но и его будущее; она являет собою его духовное естество: и его силу, и его дар, и его задание, и его призвание. История народа есть молчаливый глагол его духа; таинственная запись его судеб; пророческое знание грядущего».
                                                                      И.А. Ильин




Русская история, культура и цивилизация – уникальное явление национального духа, преодолевающего и преобразующего невиданное сопротивление мировой материи, о чём вопиют очевидные и вместе с тем исключительные факты. Никогда не создавалась высокая цивилизация в столь агрессивной природно-климатической и геополитической среде на огромных пространствах; русский народ самосохранился на грани выживания и создал величайшее многонациональное государство и великую культуру. Поэтому русский характер, русские формы жизни отличаются от западных – органичное там (как хорошее, так и дурное) было неорганичным для России. К трагической истории мы приговорены объективными условиями и обстоятельствами жизни, достижения наши выражают наш национальный гений. Из всех исторических испытаний русский народ выходил окрепшим. Что подвигало народ на беспримерные исторические свершения и проявление уникальных качеств? В чём загадка русского национального духа, каково его историческое назначение?

Русский народ выживал в суровом климате. В России самая низкая среднегодовая температура; самая большая разность дневной и ночной, а также летней и зимней температур: годовой перепад в Центральной России достигает 60 градусов, в то время как в Западной Европе – редко 30 градусов. Европа прикрыта от жестоких ветров Арктики горами Скандинавии, её климат смягчается тёплым океанским течением Гольфстрим, благодаря которому зимняя температура выше нуля, в январе–феврале почти не бывает заморозков. В России весна наступает в марте–апреле, холодный северный ветер часто возвращает зимнюю стужу, а заморозки нередки и в начале лета. Западная Европа является единственным тёплым регионом, расположенным близко к Северному полюсу. Нулевая изотерма января – линия средней температуры месяца – проходит по югу Скандинавии, затем спускается по Средней Германии до севера Италии, идёт на Восток по северу Греции, пересекает Крым и Сочи. То есть на севере Европы погода в январе такая же, как на Европейском юге России. В Англии, Западной Франции, Испании, Португалии, Италии – в январе до +10 градусов. Когда в Западной Европе случается раз в двадцать лет кратковременное похолодание до -10 градусов, это приводит к дезорганизации жизни. В то время как в Центральной России таковой является средняя температура января. «Природа нашей страны при видимой простоте и однообразии отличается недостатком устойчивости: её сравнительно легко вывести из равновесия» (В.О. Ключевский).

В России «континентальный климат – суровый, сухой, интенсивно подверженный колебаниям. Огромная равнина не защищена ни с севера, ни с востока, и русский норд-ост проносится над всей страной до самого Чёрного моря и Кавказа. Высокие Карпаты отделяют страну от тёплого юго-запада, и мягкое дыхание Гольфстрима слегка ощущается близ Мурманска. И, быть может, на Балтийском побережье… Чем дальше на восток и север, тем чётче падает холодная изотерма января… Однако тело и душу изнуряют не столько сами изотермы, сколько крайности в перепадах температуры, требующие от человеческого организма серьёзной перестройки. Изотерма -10 означает в России возможность того, что неделями термометр показывает ниже -30… Расположенная в центре страны Московская область знает годы, когда зима устанавливается с началом октября и снег ложится на землю прочным снежным покровом; но бывают годы, когда сильные утренние заморозки уничтожают цветущие сады либо буйная метель пытается наверстать упущенное за зиму в конце мая. В целом климат России сплошь и рядом не балует. Приходится считаться с пяти-шестимесячной снежной зимой, которая вдруг соблазнительно может быть прервана многодневной оттепелью, чтобы затем снова смениться беспрерывно бушующей пяти-шестидневной метелью и погрести под снежными сугробами целые деревни… В конце марта – в разгаре таяние снегов. Следом начинается интенсивное половодье: реки выходят из берегов… дороги становятся непроезжими… За короткой и всегда чуть неустойчивой весной (апрель – май) следует трёхмесячное лето с его континентальным зноем, сильными грозами, часто с опустошительным градом, иногда с разорительной засухой и с каким-нибудь одним-единственным урожаем (сена, зерна, овощей или фруктов). Ранний мороз бывает зачастую уже в конце августа, как посланец близкой осени, которая влечёт за собой в страну в течение двух месяцев (сентябрь, октябрь) по большей части облачное небо, холодные ночи и бесконечные дожди, пока, наконец, мороз и снег не принесут благое избавление усталой и промокшей земле. Русской равнине неизвестны климатические оазисы типа Каринтии в Западной Европе: ветры и бури бушуют повсюду, и вся страна предстаёт как бы жертвой сурового климата, как бы игрушкой капризов погоды. Пять-шесть месяцев в году народ ведёт напряжённые, подчас истощающие все силы сельскохозяйственные работы, вымаливая у небес и погоды хоть одну тёплую недельку для продления вегетативного периода без полной уверенности, что будет обеспечен в долгое осенне-зимнее и зимне-весеннее время: ведь град и засуха всегда знаменуют для него настоящую катастрофу» (И.А. Ильин).


Орест Кипренский «Портрет Пушкина А.С.», 1828 г.

Слой вечной мерзлоты занимает около 50% территории России. С учётом засушливых степей и пустынь юга России и Средней Азии очевидна большая разница в плодородии европейских и российских земель. Только треть российских территорий пригодна для жилья и эффективного использования, но и эти земли холоднее других стран. «Главная компонента, резко осложняющая и ухудшающая условия для земледелия, – это весенние и осенние заморозки, а также переменчивый характер летнего сезона. Ведь в большинстве районов Нечерноземья практически не бывает “благорастворенной” погоды “западноевропейского типа”, ведущей к непременному урожаю. Лето здесь то холодно-дождливое (и тогда всё плохо растёт), то жаркое и засушливое (что также влечёт за собой неурожай). В более южных районах постоянно присутствует угроза засухи или недостаточной влажности (исключением является Северный Кавказ)» (Л.В. Милов). В Центральной России в среднем раз в 9–10 лет был неурожай и голод. Только 5% сельскохозяйственных земель России сравнимы по урожайности с землями США. Суровый климат Среднерусской равнины позволял заниматься сельскохозяйственными работами 4–5 месяцев в году, в то время как в Европе – 8–12 месяцев. Короткий рабочий сезон в земледелии и заготовке кормов, а также низкая плодородность большинства русских почв ограничивали развитие земледелия и удорожали его продукцию. Непомерные трудовые затраты сокращали доходность производства.

В России из-за долгой и холодной зимы отопительный сезон на юге длится до шести месяцев в году, на севере – практически круглый год, в то время как в западных странах – 3-4 месяца в году. Холодный климат требует от людей гораздо больших затрат на одежду, питание, строительство, утепление и обогрев жилья и производственных помещений, в то время как в западных странах многое находится под открытым небом. Из-за промерзания грунта в Центральной России фундаменты для домов делаются более двух метров глубиной, в то время как в Англии и Германии дома до трёх этажей строятся без фундамента. Коммуникации в России зарываются глубоко в землю, в Европе – близ поверхности земли. Одноэтажный дом в России весит столько же, сколько трёхэтажный – в Англии, поэтому наше строительство раза в три дороже. Из-за холодных зим и резких перепадов температуры в России быстрее разрушаются дорожные покрытия и строения.

На это обычно возражают, что в Канаде и в Скандинавских странах не менее суровый климат. Но Североамериканский континент значительно меньше Евразийского, поэтому там нет территорий с резко континентальным климатом. Более 90% населения и промышленности Канады сосредоточено южнее широты Москвы, а канадский юг находится на широте Сочи. Если средняя годовая температура в Москве +3,8 градусов, в Ленинграде +4,3 градусов, то в Ванкувере +9,8 градусов (как в Вене, Одессе, Софии), в Монреале +6,7 градусов (как в Варшаве). На широте Москвы в Канаде расположены только посёлки добытчиков ископаемых, с вахтовым методом работы.

В Канаде выращиваются соя и кукуруза, произрастающие только на юге России. Территория Северной Европы защищена от северных ветров горами, климат Скандинавских стран делает умеренным тёплое океанское течение Гольфстрим. Среднегодовая температура в России -5,5 градусов, в Финляндии +1,5 градусов. При этом большинство населения Норвегии, Швеции, Финляндии живёт на юге страны, где средняя температура января выше нуля, Русский Север заселён гораздо плотнее.

Русский народ боролся за своё существование в сложнейших географических условиях. На территории России плодородные земли разбросаны небольшими анклавами достаточно далеко друг от друга и от торговых путей. Залежи природных ископаемых разбросаны на огромных территориях: месторождения железной руды находятся далеко от каменного угля, который необходим для выплавки металла. Большинство природных ресурсов находится на территориях с холодным климатом, в труднодоступных местах, в нескольких тысячах километров от портов и мировых рынков, в то время как нигде в мире эти расстояния не превышают тысячи километров. В России веками отсутствовал выход к незамерзающим морям – основным мировым торговым путям. Транспортировка сырья через огромные, труднопреодолимые пространства резко увеличивает его стоимость. География страны требовала от народа хозяйственного освоения огромных территорий, связь между которыми и жизнь на которых были требовали государственной централизации. У нас для выживания одного и того же количества людей необходимо осваивать несравнимо большие территории, чем в Европе. Поэтому уже при Ярославе Мудром территория Руси была больше всей Западной Европы. При этом дороги и все виды связи на этом пространстве могло обеспечить только сильное государство.


Алексей Венецианов «Жнецы», 1825г.

В результате сочетания климатических и географических условий всё, что производилось в России во все века, было наиболее энергоёмким в мире – с наибольшей себестоимостью и наименьшей рентабельностью, ибо одна и та же работа в наших условиях требует больших затрат, чем в других странах. Поэтому большинство видов народного хозяйства в России приговорено быть нерентабельными и экстенсивными. Российскую цивилизацию следует рассматривать «как общество с минимальным объёмом совокупного прибавочного продукта… Даже краткое знакомство с особенностями климатических и почвенных условий Европейской части должно содействовать реальному восприятию того факта, что в исторических судьбах и Древнерусского государства, и Северо-Восточной Руси, и Руси Московской, не говоря уже о Российской империи, наш климат и наши почвы сыграли далеко не позитивную роль. История народов России, населяющих Русскую равнину, – это многовековая борьба за выживание» (Л.В. Милов).

Русский народ изначально существовал в угрожающих геополитических условиях. «С первых же веков своего существования русский народ оказался на отовсюду открытой и лишь условно делимой равнине. Ограждающих рубежей не было; был издревле великий “проходной двор”, через который валили “переселяющиеся” народы, – с востока и юго-востока на запад… Возникая и слагаясь, Россия не могла опереться ни на какие естественные границы. Надо было или гибнуть под вечными набегами то мелких, то крупных хищных племён, или давать им отпор, замирять равнину оружием и осваивать её. Это длилось веками; и только враги России могут изображать это дело так, будто агрессия шла со стороны самого русского народа, тогда как “бедные” печенеги, половцы, хазары, татары (ордынские, казанские и крымские), черемисы, чуваши, черкесы и кабардинцы – “стонали под гнётом русского империализма” и “боролись за свою свободу”… Россия была издревле организмом, вечно вынужденным к самообороне… История России подобна истории осаждённой крепости. И среди “осаждающих” её народов редко бывал один, обычно два или три, но бывало и пять, девять, а с Наполеоном пришли целых двенадцать» (И.А. Ильин).

Ещё с начала первого тысячелетия нашей эры «главная масса пришельцев шла через просторы нынешней России; то были готы, гунны, мадьяры и, наконец, западные славяне. Так арена русской истории, зажатая между Европой и Азией, стала проходным двором для переселения народов, подлинной “ареной” вечных кочевников или тех, кто не успел обрести оседлости… Восточные славяне вынуждены были, таким образом, обустраиваться на проходном дворе предыстории и истории, прямо на пути великого переселения народов, и служить оборонительным форпостом западноевропейской культуры, от которой они ничего не унаследовали, однако и в дальнейшем, в течение веков почти ничего не приобрели. Об этом форпосте Западная Европа очень мало знала, никак его не признавала и ничем не поддерживала. Исторически это была весьма важная, но неблагодарная роль: обороняться без поддержки, рассчитывать только на свои силы, жить на открытой равнине, созидать и в любой момент ждать опасности нового вторжения и нападения. И это в то время, когда в глубинах Азии нарастало новое монголо-татарское скопище и чудовищное брюхо степей не могло ни переварить эти воинственные орды, ни выплюнуть. Так складывались предопределение и судьба восточных славян: быть срединным народом между Европой и Азией, сдерживать натиск азиатских кочевников, переносить крайности, их господство, не утрачивая при этом себя и не изменяя своей идее, вытравливать чужеродное и впитывать его, чтобы спасти, таким образом, себя и европейскую культуру от новых гуннов, чтобы воспрянуть, наконец, ото сна и приняться за ткань новой, своей, скорее византийской, чем с римским налётом, культуры и тем самым создать вдохновенную, по-древнегречески волнующую христианскую восточнославянскую цивилизацию» (И.А. Ильин).

В те века, когда русский народ оборонялся с востока и юга, началась экспансия из Западной Европы. «В результате в России создалась совершенно особая ситуация: расположенная на незащищенной равнине, она была со всех сторон зажата, изолирована и осаждаема – на востоке, юго-востоке, западе и северо-западе, и только в зимнюю спячку нордические народности Приполярья давали русским некоторый передых на севере и северо-востоке… Это было похоже на “континентальную блокаду”: кочевники – с востока и юго-востока; татарское ханство в Крыму, позже поощряемое турецким султаном из Константинополя, – с юга; австрийцы и поляки – с запада; Тевтонский орден – с северо-запада; датчане и шведы – с северо-запада. Русская история развивалась так, что для неё не было никакого выбора: или надо было сражаться, или быть уничтоженными; вести войну или превратиться в рабов и исчезнуть» (И.А. Ильин).


Андрей Рублев  «Владимирская икона Божией Матери» 

Историк Сергей Соловьев подсчитал, что с 800 по 1237 годы русские были вынуждены отражать военные нападения примерно раз в четыре года. Хотя это был период относительного спокойствия и безопасности, ибо Западная Европа ещё не была готова к войнам на Русском Востоке. После кровавого, опустошительного монгольского нашествия в последующие двести лет Русь отражала вторжения в среднем раз в год. Начиная с Куликовской битвы и до конца XIX века Россия была вынуждена воевать в среднем два года из трёх лет. Историк Борис Никольский обобщает причины этих бесчисленных войн: «До середины XVIII века, пока Россия не вмешивалась в дела Европы (т.е. примерно до Семилетней войны), все русские войны носили характер защиты собственных интересов, разумно и бережно охраняемых. Войн “династических”, “религиозных” или просто от избытка воинственного пыла и стремления господствовать над соседями Россия не знала. Со времени нашествия татар и до Петра Великого России приходилось к тому же думать только об обороне, а когда позже, при Петре, она твердой ногой встала на северо-западе, а на юге достигла Чёрного моря, это было не что иное, как борьба за ворота, за выход из собственного дома и двора».

«Так развёртывалась в целом русская история – как история обороны, борьбы и жертв», – итожит Иван Ильин. Русские выстояли и сохранились в гибельных условиях. Но какой ценой? Бесконечные нашествия с запада, юга и востока разрушали дотла русские города, разоряли культуру, истребляли и калечили лучшую часть населения, наполняли русскими людьми средиземноморские рынки работорговли. Неисчислимые потери компенсировались невероятной духовной стойкостью русского человека: «Господь терпел и нам велел». Самозащита в этих условиях требовала сильного государства, расширения территорий – присоединения южных степей, бывших источником набегов кочевников. Вместе с тем вытянутость страны по широте, а также сложнейший рельеф границ создавали новые трудности для защиты и неблагоприятные условия для хозяйствования. Получая гораздо меньший прибавочный продукт, русский труженик вынужден был отчуждать гораздо больше, чем в Европе, на государственную защиту.

Выжить в таких условиях позволили наделённые Творцом и природой качества, а также компенсаторные механизмы в общественно-политической жизни и в национальном характере. Хозяйственные, общественные и государственные традиции в России не похожи на западные не потому, что отсталые, азиатские, рабские, – они позволили выжить в суровейшем «углу» планеты. Многие века уровень урожайности в сельском хозяйстве (основной хозяйственной отрасли страны) был несоизмерим с затратами труда. При сверхнапряженном и угрожающе зыбком образе жизни крестьяне проявляли максимальную осторожность ко всякой новизне в земледельческих технологиях и были привержены к проверенным стародавним традициям. Поэтому «живучесть архаичных приёмов земледелия была связана не с воображаемой культурной отсталостью крестьян, а с острой жизненной необходимостью» (Л.В. Милов). Семьи русских крестьян веками существовали на грани выживания: малая урожайности земель, летние заморозки в средней полосе и засухи в черноземье, частые набеги кочевников – несли смертельную угрозу, ибо продовольствия едва хватало, чтобы прожить от урожая до урожая. Крестьянская община была не только официальным социальным институтом, но и набором приёмов в борьбе за совместное выживание. Так, например, феномен «кусотничества» существовал ещё и в XIX веке. Наибольшим жизненным напряжениям и опасностям подвергались прежде всего молодые семьи, в которых два работника должны были содержать детей и престарелых родителей. Поэтому, когда в доме заканчивалась еда, младшие затем старшие дети, затем старики одевали торбы (тряпичные мешки), и в каждом доме с ними должны были поделиться куском хлеба, если даже это был последний хлеб. Отказ был невозможен, ибо это означало стать изгоем в общине. Если семья не успевала убрать урожай, или теряла жильё от пожара, на помощь выходила вся община, – это означало, что и потерпевшие призваны при случае выйти на помощь другим… Современные историки, подвергая сравнительному изучению сельскохозяйственный уклад России и Европы обнаружили, что у русских крестьян значительно больший набор хозяйственного инвентаря и приёмов. Оказалось, что чем суровее условия жизни, тем большего количества средств борьбы за существование требуется. Так, например, в Европе не было обнаружено знаменитое русское коромысло, – известно насколько это удобный предмет для несения женщиной двух полных вёдер воды. Но почему у нас воду носят женщины, в то время как в Европе это делают мужчины? Да потому, что летом мужчины изнурительно трудятся в поле, а все заботы по дому падают на женщин, которые должны успевать приготовить мужчинам еду и принести им в поле. За отведённые природой две недели на сенокос мужчины трудились практически без сна, немного «расслаблялись» – до четырёх часов сна в посевную и при сборе урожая, на которые времени природой отведено намного меньше, чем для европейского крестьянина. Поэтому «ретроградство» и жёсткость форм русской жизни обусловлены не наклонностями народа, а объективными условиями борьбы за существование: «В этих условиях единственным рентабельным трудом в земледелии в течение многих столетий был крепостной (почти рабский) труд русских крестьян… Крепостное право в России было не результатом жадности и жестокости царя и помещиков, а своеобразным, хотя и жестоким, компенсационным механизмом выживания российского социума в целом» (Л.В. Милов). Крепостное право в России распространялось на русские губернии Центральной России, в присоединённых окраинах оно не вводилось, в том числе и из-за благоприятных условий для сельского хозяйства. Русский народ нёс основное бремя обеспечения и защиты государства. С. М. Соловьев видел в крепостном праве «вопль отчаяния государства, находящегося в безвыходном экономическом положении». Когда позволили условия, крепостное право было отменено верховной властью в 1861 году. За несколько лет до этого в США рабовладение отменили после кровавой Гражданской войны.


Владимир Соколов «Покинутая усадьба». Начало 1900-х.

Суровая жизнь требовала большей, чем на Западе, роли государства. Русская государственность – это форма самосохранения народа в тяжелейших условиях существования. Развитие общественных форм сдерживалось не произвольными посягательствами государства, а тяжестью исторической жизни. «Постоянные войны тормозили и ограничивали и свободное развёртывание бытия. Государство постоянно требовало от народа жертвенности, предусматривало и рассчитывало свои возможности, переводило жизнь на запасные рельсы, каждого обязывало к его рабочему месту, на каждого возлагало его бремя, от каждого требовало отдачи» (И.А. Ильин). Жёсткие условия хозяйственной жизни требовали большего, чем в Европе, участия государства в экономике. Самодержавная власть была необходимостью для огромной многонациональной страны: «Русская монархия делала всё, что могла, для защиты внешней и внутренней свободы России и людей России, – если ей это не всегда удавалось, то виною этому были не цари, а цареубийцы… Русское самодержавие было всегда самым верным стражем русского самоуправления, и русское самоуправление – почти всегда, кроме последних десятилетий, – было верной опорой самодержавия» (И.Л. Солоневич). Потребность страны в сильной централизованной власти – объективна, так же как неизбежно во всяком обществе своекорыстное использование власти. Тирания была закономерным соблазном для самодержавного монарха, воля которого не ограничивалась законом и зависела только от господствовавших религиозных и нравственных норм. Это форма наименьшего зла, что доказывается историей: в России только два верховных правителя превратились в тиранов – Иван Грозный и Пётр I, в то время как в Англии и Франции, развитых в правовом отношении, их было множество. На минимизацию необходимой платы человеческим слабостям власти были нацелены русские общественные и государственные формы.

Во имя самосохранения в России приходилось ужесточать некоторые формы общежития: «Такой меры личной свободы, какую имели США и Англия в начале нынешнего столетия, русский народ не будет иметь никогда. Ибо если безопасность США и Англии была гарантирована океанами и проливами, то наша может быть гарантирована только воинской повинностью. Американская свобода, как и американское богатство, определена американской географией – наша свобода и наше богатство ограничены русской географией» (И.Л. Солоневич). Для выживания Россия вынуждена была милитаризировать экономику и содержать большую боеспособную армию. Однако русская армия не была захватнической – с европейскими ей приходилось сталкиваться при нападении на Россию. При этом «учились наши генералы у итальянцев эпохи Возрождения и у поляков эпохи вырождения, у шведов Карла XII и у немцев Фридриха Великого, у Наполеона и у Клаузевица – то есть у опыта всех тех армий, которые были разбиты нашей собственной. Но у нашей собственной – как же было учиться?… Русская армия была самой победоносной армией всей мировой истории – включая в эту историю и Древний Рим» (И.Л. Солоневич).

Борьба за выживание в суровых условиях воспитывала в русском человеке предприимчивость, сообразительность, разносторонний ум и непреклонную волю. За исторически краткий срок русский народ, проявив невиданный динамизм и творческую энергию, цивилизовал огромные пространства – вплоть до Аляски и Русской Калифорнии, территории которых русские цари впоследствии уступили США. Один из примеров русской цивилизационной пассионарности: «В конце восемнадцатого столетия в городе Рыльске Тульской губернии купеческий сын Григорий Шелехов почему-то решил, что развитие Дальнего Востока – его долг. Он явился в Иркутск, построил несколько торговых судов и объявил зоной российских интересов Алеуты, Аляску, Калифорнию, Гавайи, Филиппины и Индонезию. Свой план, за вычетом Филиппин и Индонезии, он выполнил: российский флаг был установлен на всех указанных территориях» (С.Б. Переслегин).

Объективные жизненные циклы приучили народ к чередованию периодов сверхнапряжения и расслабления. Русский мужик был обязан зимой полёживать на печи и мечтать о замене каторжного труда каким-либо чудом (отсюда, а не из-за «русской лени» сказки про Емелю и «по щучьему велению»), иначе летом у него не хватило бы сил для каторжной работы при сне не более четырех часов в сутки. Маятник сверхнапряжения – расслабления сказывался и в общенациональном поведении, как механизм выживания при освоении безмерных просторов, защите от бесконечных нашествий и нескончаемых природных бедствиях. Так формировался особый человеческий тип, и так характер народа отразился в облике государства, культуры и цивилизации. Это своеобразие было непонятно для европейцев и трактовалось как «варварство», вызывающее позывы «цивилизовать» русских.


Василий Навозов «Духовное окормление». 1890-е.

Разноплеменная жизнь в огромной империи была возможна благодаря тому, что русскому государствообразующему народу были свойственны соборность, уживчивость, веротерпимость. Многие народы добровольно входили в Российскую империю, присоединялись территории, не имеющие собственной государственности, и только в некоторых случаях завоевывались земли, которые были источником постоянной угрозы для России. При этом русский народ не уничтожил, не поработил, не перекрестил насильственно ни один народ (что совершенно беспрецедентно на фоне колониальной политики западноевропейских народов, истребивших и поработивших коренное население нескольких материков). Русь защитила христианскую цивилизацию от татаро-монгольского нашествия. Россия никогда не совершала экспансии в Европу, со стороны которой ей веками грозила смертельная опасность. Русские войска были и в Берлине, и в Париже, но только при отражении агрессии. «Цивилизованные» французы в 1812 году взрывали русские храмы или устраивали в них конюшни, жгли Московский Кремль, в то время как русские солдаты вели себя в Париже более чем галантно. Победоносные походы русской армии в Европу не заканчивались присоединением каких-либо земель, что было совершенно не принято на Западе. В отношениях с другими народами русские проявляли беспримерные нравственные качества.

Таким образом, «тот, кто посмотрит на историю России с высоких идейных позиций, увидит картину предельного драматического напряжения: напряжения внешнего – военно-политического, и внутреннего – социального, духовного, нравственного, религиозного… Россия во все эпохи должна была выдерживать своеобразный, только ей свойственный груз жизненных проблем, который требовал от народа сил и способностей, развитие и упрочение которых в высшей степени осложнялось самой историей… Создаётся такое впечатление, что ангел-хранитель России больше всего неукоснительно заботился о закалке народной души путём испытаний и избегал даже намёка на изнеженность её. Кажется, всё было как бы предусмотрено для того, чтобы генетически, изнутри одарить народ талантами, но зато извне создать для него самые тяжкие жизненные условия, какие только можно представить» (И.А. Ильин).

Невиданным грузом жизненных проблем прежде всего объясняется катастрофичность и противоречивость русской истории, амбивалентность русского характера. Русская национальная душа открыта разнообразным влияниям природы, пространств, народов, культур. Иногда испытания превышали силы народа, отчего приходилось защищаться внутренним самоограничением. В невыносимых перегрузках душа народа сжимается и переливается в иные формы, чтобы затем расшириться по новым пространствам и проявиться в новых культурных формах. Но неизменно самодостаточной остаётся духовная основа национальной психеи.

В серии книг «Русская миссия» предлагается увидеть историю России как судьбу единого национального духа. Жизнь народа, как и человека, преисполнена ошибок и падений, возрождается раскаянием и очищением, она постольку есть, поскольку утверждает себя вопреки всему враждебному. Мы, хотим этого или нет, сознаём или не сознаём, индивидуально воплощаем общенациональный дух – его историю и судьбу. Поэтому к нам имеют непосредственное отношение и частные религиозные споры XV–XVII веков, и Смутное время, и «реформы» Петра I. Ибо мы как народ – одна семья, единый организм, живущий из века в век единой жизнью. История Родины – не чуждый нам процесс, а наша экзистенциальная судьба, в которой все поколения связаны единством исторической ответственности. Прошлое наших предков в религиозном измерении есть и наше прошлое, ибо мы связаны общей эстафетой смысла жизни, единством общенациональной судьбы. Всё, совершённое в прошлом, становится нашим достоянием, и мы отвечаем за него перед предками, потомками и современниками, перед совестью и Богом. Прошлое не позади, а внутри нас, наша история действует и в настоящем – как основание нашей судьбы и выбора грядущего. Человек, лишённый памяти, перестаёт быть вполне разумным человеком, а народ, лишённый исторической памяти, перестаёт быть народом. Таким образом, понять смысл русской истории означает понять самих себя.

На изломе тысячелетия мы не можем не искать ответа на вопросы: почему история великой страны привела к невиданной катастрофе начала ХХ века? В чём причина трагедии нашего Отечества? Закончилась судьба русского народа или можно уповать на новое возрождение? Это вопросы не теоретико-познавательные, но экзистенциальные. Первопричина современных бедствий в том, что мы как народ духовно пали – отказались от Бога, а значит и смысла жизни. Оказавшись в ХХ веке на дне исторического провала и сохранившись при этом, мы получаем возможность увидеть в прошлом России не только череду заблуждений и пороков, но и образ обновлённой, преображённой России, который русский народ мучительно зарождал в себе, к которому стремился вопреки роковым обстоятельствам и своим грехам. И ныне мы спасёмся, если вспомним, что имеем обязанности не перед прахом, а перед вечностью. Человек – житель небес и посланник Божий в миру, и мы ответственны по высшему счёту за земное устроение. Во имя сегодняшнего самосохранения мы должны осознать исторические корни и призвание нашего народа. Только высокие духовные идеалы смогли воспитать в характере народа редкостные черты, которые позволили выжить и сохранить достоинство в труднейших исторических обстоятельствах. Какие идеалы вели русский народ в строительстве своего исторического дома – великой России? В поисках ответа на этот вопрос необходимо углубиться в историю нашего Отечества, окинуть судьбу народа историософским взглядом.


Дмитрий Петров «Молитва матери». 2005г.

О необходимости очищения исторической памяти писал Иван Солоневич: «После великой катастрофы мы стоим перед великим возвращением в свой дом, к своему идеалу. Сейчас он загажен и замазан, заклеен лозунгами и заглушен враньём. Но он существует. Нужно очистить его от лозунгов и плакатов, от иностранных переводов и доморощенного вранья, нужно показать его во всей его ясной и светлой простоте. Но не в вымысле “творимой легенды”, а в реальности исторических фактов. Наше будущее мы должны строить исходя из нашего прошлого, а не из наших шпаргалок и программ, утопий и демагогии. Всю политическую работу нашего будущего мы должны начинать совсем с другого конца, чем это делали наши деды и наши отцы, иначе наши дети и внуки придут к тому же, к чему пришли мы: к братским могилам голода и террора, гражданских и мировых войн, к новому периоду первоначального накопления грязи и крови, злобы и ненависти. Нам, прежде всего, нужно знать нашу историю, – а мы её не знали».

Своей жизнью мы вносим собственное слово в священную книгу народов, несём в себе свершившееся, так же как ответственны за выбор будущего. Единство судьбы народа ставит перед новыми поколениями те задачи, которые не были решены поколениями предыдущими. Дурную роковую зависимость от прошлого можно преодолеть творческим разрешением задач настоящего. Мы, современники, призваны ощутить историю своего Отечества как часть своей личной судьбы, способствовать пробуждению исторической памяти, национального сознания и жизненной энергии русского народа-государствообразователя, созидателя тысячелетней русской православной цивилизации. Если же мы уйдем от ответственности, то перекинем эту историческую ношу на плечи наших детей.

В истории действуют роковые силы прошлого, фатальные стихии космоса, исторический хаос и косность. Но вопреки сопротивлению и враждебности исторической материи в ней воплощается творческое самоопределение человека и народа. Отказываясь от свободного исторического творчества, народ попадает в рабство безличным историческим стихиям либо впадает в произвол и своеволие, творя зло.

Акцентируя внимание на коллизиях национального духа, определяющих историческую жизнь народа, можно выявить основные вехи глубинного духовного самоопределения русского народа: 1) крещение Руси в IX веке; 2) полемика нестяжателей и иосифлян в конце XV – начале XVI века; 3) духовная революция XIX века – русская классическая литература, музыка, живопись, становление органичной русской философии, реформы Александра II; 4) духовное возрождение ХХ века, явленное в православном возрождении, в религиозной философии и богословии (русской неопатристике), художественной литературе, музыке и науке ХХ века, возрождении российской государственности. Результаты внутренних борений в национальной душе сказывались на протяжении веков, влияли на все стороны жизни народа.

Историософски рассматривается тысячелетняя судьба русского народа как единого национально-государственного организма, имеющего вечную соборную душу и историческое предназначение. Глава о русском национальном характере включает выводы русских философов и писателей, авторское обобщение и анализ. Русская идея как трансцендентный национальный идеал итожит прожитое и ориентирует народ на исполнение исторического назначения. Анализируется проблема исторической миссии и надысторического мессианизма еврейского и русского народов. Другие главы первой части посвящены основным коллизиям русской истории. Многие явления современности укоренены в далёком прошлом. Выбор Православия – духовное рождение русского народа. Через Православие русское умозрение укоренено в греческой античности больше, чем западный менталитет. Историческое самоопределение и борения в национальной душе выстраивают его судьбу. Разорение цветущей Киевской Руси и татаро-монгольское иго не могли не сказаться пагубно на характере молодого народа. Огромное историческое напряжение и непрерывная борьба за выживание отозвались болезненными срывами в народной психее. Первый раскол в национальной душе произошёл на рубеже XV–XVI веков в споре монашеских «партий» – иосифлянства и нестяжательства. Драматические итоги полемики последователей Иосифа Волоцкого и Нила Сорского отозвались и в тирании Грозного, и в Великой Смуте, и в расколе, и в революции Петра I. Тиран Пётр I разрушает внутренне ослабленный традиционный церковный и жизненный уклад, формирует новый правящий слой, оторванный от национальной культуры и ориентированный на «иллюзию русского Запада». «Первородный грех» русского дворянства наследует и усугубляет «орден русской интеллигенции» – авангард революционных потрясений, заразивший национальный организм трихинами духовной болезни – идеоманией. Революция 1917 года – это духовная контрреволюция, в результате которой России была навязана власть радикальной богоборческой идеологии – коммунистическая идеократия.

Русская национальная катастрофа ХХ века беспрецедентна по масштабам, трагизму, кровавым последствиям, но и по мощи духовного сопротивления мировому злу. ХХ век обнажил те расколы и противостояния в национальном организме, а также те ополчения на русский дух, которые коренятся в предшествующих веках русской истории. Необходимо обнаружить и проанализировать как исторические мотивы апостасии русских образованных слоев, так и сохранение и приумножение в истории спасающих ценностей русской православной цивилизации.


Дмитрий Петров «Крещение». 2004г.

Рассматриваются формы идейной мании – духовной болезни человека и народа, причины катастрофы России в начале ХХ века. Различные этапы предреволюционной и советской истории оказываются периодами заражения смертельной болезнью и борьбы национального организма за выживание. Анализируется идеократия как власть сообщества идеологических маньяков. Последние десятилетия ХХ века характеризуются агонией идеократии, но ослабленный национальный организм подвержен новым духовным поветриям и заражениям. Ленинизм, коммунизм, социализм, либерал-большевизм, этатизм, шовинизм, а также атеизм, материализм, позитивизм, постмодернизм, глобализм – оказываются формами духовной болезни-выздоровления общества. В начале нового тысячелетия Россия вновь в точке исторического выбора. Трагедия России и духовные борения XX века наделяют трагическим оптимизмом – верой в возрождение нашей многострадальной Родины.

Предлагаемая серия книг – не научные трактаты, не систематический курс по историософии России, что потребовало бы большего объёма. Некоторые важные вехи в судьбе России только затрагиваются, некоторые оставляются почти без внимания, что не умаляет их значимости. Это скорее заметки по историософии России в традиции русской религиозно-философской и богословской мысли. На всех этапах и во всех событиях русской истории в книге рассматривается прежде всего диалектика русского национального духа: его становление, его борьба со злом и косностью, его поражения и достижения.


понедельник, 16 ноября 2015 г.

Заметки трагического оптимиста. Часть 7.

Самосознание и история

- Насколько я понял, вы оптимист по натуре?
- Сама жизнь есть сопротивление небытию, она оптимистична по своей природе. Жить – значит утверждать оптимизм бытия!

Работа над массивом по историософии России побудила задуматься о том, как осознание истории вырастает из опыта самоосознания. Индивидуальный опыт по существу ближе к постижению жизни человеческого духа, каковой и является история. Я не буду доказывать, что изучал историю своей страны объективно и беспристрастно – с холодным сердцем, мои книги о России выстраданы моей жизнью. Описывая судьбу Отечества, я осознаю и свою судьбу. Я не отрицаю, что моё понимание истории Родины основывается на моей жизни, более того, убеждён, что это и есть наиболее объективный подход к истории: наша история и наши судьбы укоренены в общей экзистенции и в едином бытии. Многие поколения советских людей были насильственно отторгнуты от своей подлинной родины, нам с детства блокировали историческую память и национальное сознание, мы росли не в тысячелетней великой русской православной культуре, а в клочках коммунистической утопии. И можно отнести к разряду чуда, что сквозь выжженную почву пробивались ростки, движимые интуицией бытия и стремящиеся обрести Небесное и земное Отечество. Обретение Родины в духовном смысле было обретением самого себя.



Самиздат и КГБ

Книги

На себе испытав спасительность запрещённой литературы, в 1976 году я организовал со своим товарищем Сашей Зеленцовым религиозно-философско-политический самиздат. Я в качестве как бы главреда разыскивал у друзей и знакомых тамиздатские книги русских религиозных философов и отдавал Саше в «печать». Тиражи по тому времени были большими – сотни экземпляров одностороннего ксерокса в твёрдом переплёте. Будучи парторгом курса я давал однокурсникам читать и распространял русскую философию и политическую литературу вплоть до «Архипелага ГУЛАГа». Господь хранил до времени. С энтузиазмом формировал и свою библиотеку. Но недолго ниточке виться. Летом 1979 года Саша примчался с выпученными глазами и сказал, что его допрашивали в КГБ и спрашивали про меня, посоветовал убрать из дома запрещённую литературу. Я отреагировал вяло. Через несколько дней, подходя к своему дому, вижу Сашу, выкатывающегося из подъезда с двумя неподъёмными чемоданами. Он стал ругаться, что вновь после допроса и что вот-вот приедут ко мне, а моя квартира полна там- и самиздатом, поэтому он покидал, что мог, в чемоданы и нужно ехать куда-нибудь прятать. Я поддался ажиотажу, что бывает редко. По законам детективного жанра мы несколько раз меняли такси в разных местах Москвы (чем, наверняка, привлекали внимание). Привезли чемоданы к моему товарищу Мише Гусеву, который согласился взять их, а затем попозже вечером отвезти другому нашему приятелю. Я просил его, в случае чего, не скрывать, что это мои чемоданы. На следующий день звонит жена Миши и говорит, что он пропал. Как потом выяснилось, не мудрено, что его сцапали. Представьте картину: одетый в туристические лохмотья близорукий бородатый очкарик с двумя неподъёмными чемоданами бродит под окнами нового дома и поминутно смотрит наверх (ждал, когда уйдёт тёща приятеля, и ему подадут знак). Естественно, им заинтересовалась милиция. Через три дня жене Миши звонят из милиции (окажется, что его забрали в тот же вечер), дают ей и его отцу встречу с ним и говорят, что они его больше не увидят (сгноят в тюрьме), если тот не признается, чьи это чемоданы. Миша твердил, что их оставил его слабо знакомый Николай из Ленинграда. Его жена тоже не выдала нас, но со страху сожгла на газовой плите томик «Архипелага ГУЛУГ», который я им дал почитать. По прошествии трёх суток Мишу отпустили и попросили сообщить, когда придёт хозяин чемоданов. Миша звонит мне вечером, мы условились тут же встретиться на станции метро Лермонтовская. В зале я обратил внимание на множество милиции и бестолково толкающихся туда-сюда молодых и не очень людей в штатском. Миша, съезжая с эскалатора, тоже это заметил и дал мне знак не подходить. Мы, не сговариваясь, стали на расстоянии друг от друга, пропустили несколько поездов, когда я нырнул через закрывающиеся двери в уходящий поезд, Миша прыгнул в другой вагон. Я выхожу и кружу по городу, Миша за мной, я иду в сквер, усаживаюсь в полумраке на скамейку в глухом углу, Миша подходит и рассказывает о своих мытарствах. Через минуту на соседней скамейке образовалась компания трёх подвыпивших мужчин, я подумал: неужели они так профессионально и так бессмысленно работают, – нас-то что ловить. Миша рассказал о ежедневных допросах и угрозах, передал мне телефон, по которому я на следующий день позвонил и сказал, что хочу забрать свои чемоданы с литературой.

Меня пригласили в районное отделение милиции. В кабинете начальника отделения за столом сидел человек в штатском, начальник отделения – рядом на стуле. Меня вежливо расспрашивают о чемоданах. Я всё понимаю: мои драгоценные книги никогда не вернут, но их очень жаль, и я пытаюсь использовать хоть какой-то шанс. Спрашивает, зачем мне такая литература. Говорю, что в аспирантуре МГУ по теме диссертации «Проблема человека в неопротестантизме Пауля Тиллиха и экзистенциальной философии Николая Берядева» она мне необходима, в библиотеках её нет, поэтому покупал на чёрном рынке, читать никому не давал. Спрашивают: а зачем политическая литература? Отвечаю, что любознательный и очень интересуюсь, никому читать на давал. (Уголовно преследовалось не хранение литературы, а её распространение). Они удивились, что я учусь в аспирантуре (на следующий день меня из неё и вычеркнули). Предложили написать заявление с описью книг для их возвращения. Опять же, всё понимаю, но иду на уловку со слабой надеждой на чудо. Забавно звучит перечисление майором милиции названий книг, которые человек в штатском записывает в протокол: Николай Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма», Авторханов «Тайна смерти Сталина», «Программа Народно-трудового союза – НТС», Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ»… В конце штатский говорит мне, что должен подписать бумагу у начальства, после чего мне всё вернут. Вернувшись, говорит, что начальник уехал, поэтому мне за чемоданами придётся зайти завтра. Завтра в этом же кабинете уже за своим столом сидит начальник отделения, который с равнодушным видом спрашивает: что надо? Я с глупым видом: хочу получить свои чемоданы. – Какие чемоданы? – С моими книгами. – Какими книгами? После нескольких кругов он: вы что, не поняли, что произошло, идите отсюда, понадобитесь, вас вызовут.

Я понял, что хватит дальше мучиться двоедушием, и решил порвать с официозом. Не стал писать каких-либо заявлений, – зачем как-то взаимодействовать, если уже не считаю себя членом КПСС. Но когда перестал «ходить в партию», партия стала ходить ко мне. С моим выходом у них образовался большой скандал. Я был секретарём партийной организации курса, неплохо учился, меня рекомендовали в аспирантуру, – в общем, человек заметный, не смикшируешь. По уставу КПСС при исключении требовалось моё присутствие, без меня откладывают два раза и только на третий могут исключить без меня. Так повторялось на каждом уровне рассмотрения персонального дела: партком философского факультета, партком МГУ, районный комитет КПСС. Перед каждым уровнем ко мне посылали переговорщика, чтобы договориться исключить по-тихому. Сначала прислали моего товарища однокурсника Женю, аспиранта по историческому материализму. Он говорил: не дури, ты талантливый учёный, тебе нужно преподавать и заниматься наукой, как же ты думаешь без партии! Говорю: как-нибудь обойдусь, с философией в особенности. Он удивляется: ты что, коммунистический режим на века, а ты так недальновидно себя ведёшь. Думаю: вполне дальновидно, говорю, что недолго осталось ждать. Он очень удивился. Сейчас Женя доктор наук и заведует кафедрой на философском факультете МГУ. Потом приходил молодой доцент, увидел книги на полках, портрет Солженицына на стене, говорит: понимаю ваше умонастроение, но надо в партии хорошим людям делать хорошее дело. Говорю: дальше без меня.






В конце приходит старая большевичка – член партийной комиссии горкома, – это такой «орган партийной совести». Сначала ведёт себя чрезмерно доброжелательно, гладит по головке маленьких детей, расспрашивает о житье-бытье, вопрошает: как же вы, такой успешный, уходите от всего непонятно куда, вам же партия столько дала, почему вы в неё даже не приходите. Говорю: зачем, если себя не считаю. Она: ну придите, партбилет, хотя бы сдайте. Я: да вот он, и вынимаю из стола. Она: как же, вот так, прямо здесь? Я: а почему нет. Тогда она: какой он (партбилет) у вас ухоженный, значит берегли. Я: да просто в обложке лежал. Когда благонравные темы исчерпались, она стала озираться и в моём кабинете увидела иконы. Завопила сразу: вот в чём дело, да вам не место в партии. Я: да я о том же. Бранясь на ходу, уже у лифта обернулась к снующим детям и взвизгнула: и всё-таки они будут с нами. Подумал: бедная, одной ногой в могиле, пора бы о душе подумать. Происходило это в 1979 году.
  

А в это время: с дочуркой Варенькой. 1978 год.

Обыски, допросы

С конца семидесятых началось андроповское ужесточение, друзей обыскивали и некоторых сажали, с каждым разом срок давали побольше. Я собирался при угрозе ареста сбрить бороду и длинные волосы и уйти «в подполье». Дождался своего обыска и я. Чувствовал, что петля сжимается, поэтому квартиру в меру почистил – спрятал на квартирах друзей самое ценное: некоторые книги и свои рукописи. Старшую дочь Ину проинструктировал: когда утром идёт в школу и выводит Варюшу и Федюшу в детсад, чтоб без меня не открывала на звонки. В то время по Москве ходили толковые самиздатские инструкции: как вести себя с чекистами. Обыски, как правило, устраивали в среду часов в 8 утра. Ибо в понедельник – подводили итоги и ставили задачи, во вторник – назначали объект разработки и формировали группу. На следующий день и приходили – не очень рано, чтобы самим выспаться, и не очень поздно, чтобы объекты не ушли на работу. В 1983 году в среду в утренней дреме (ложусь-то спать поздно – после укладки детей в самый раз поработать за столом) прислушиваюсь, как Ина одела младших, выставила их за дверь и стала одеваться сама. Отметил – замок защёлкнула. В этот момент длинный звонок. Вскакиваю в халате, приоткрываю дверь на цепочке и вижу «шкафы» – мужиков шесть, среди которых мои малыши в пальто и зимних шапках озираются с любопытством вверх. Захлопываю дверь, кричу, что одеваемся и под звонки бужу жену Лялю: отрывай листки из записной книжки и жги в унитазе. Пытаюсь припрятать что-то ценное (печатное), пробегая мимо туалета, вижу, как Ляля сомнамбулически отрывает страничку, зажигает спичку, ждёт, когда догорит листок, вновь отрывает страничку, зажигает спичку… Я кричу, что не так, она: сам сказал, что каждую страничку, я разрываю книжку на страницы в унитаз и поджигаю костёр. Пробегая мимо двери на звонки и стук, кричу: подождите, оденемся. Наконец, открываю, злобно спрашивают: почему не сразу; говорю: одевались; они: видим как; и тут осознаю, что я в рваном халате на голое тело. Следуя самиздатской инструкции, прошу у них документы и ордер, пытаюсь что-нибудь разглядеть. Спрашивают: почему в квартире дым; я: вы пользуетесь голландскими дезодорантами, а мы жжём в туалете газетку. Сажают меня посреди кабинета и начинают многочасовой обыск. Возмущаются: у вас за диваном много пыли. Отвечаю: не предупреждали о визите, «гости дорогие». Читаю молитву, затем озираюсь, вижу, что стол и вокруг уже обыскали, складывают на стол назначенное к изъятию, разбрелись по квартире, на диване дремлют двое пожилых понятых, штатский внимательно рассматривает книги в шкафу. Сугубо помолясь, подхожу к столу, делаю вид, что навожу порядок после их разгрома, открываю ящик стола и складываю в него некоторые из изъятых ими книг и страниц. В этот момент исковик книжного шкафа оглядывается, смотрит на меня невидящим взглядом и отворачивается. Слава Богу, удалось спасти кое-что ценное. Ажиотаж искателей вызвала находка: металлические круглые бабины для хранения киноплёнки, в которых аккуратно разложены свёрнутые фотоплёнки с приложенными списками сфотографированных на них книг. Выехавшие в Израиль знакомые отдали нам свои сокровища: безобидные и недоступные в печатном виде книги, в том числе доктора Спока и Штейнера. После нескольких часов штатский звонит по телефону и говорит, что ничего такого не нашли. Следуя приказу из трубки, возобновили сугубо, – стали пересыпать крупу, рукой полезли в унитаз. Опять звонят начальству, те требуют, чтобы меня привезли к ним. Я говорю, что согласен, но нужна повестка, и чтобы было указано – как обвиняемого или как свидетеля и по какой статье. Те говорят: этот оказался «учёный», ну мы тебя! К делу приступает дремавший до того майор милиции, который показывал документы и как бы был здесь старший, на самом деле – на побегушках у штатских анонимов. Майор кричит: непослушание власти, щас вызову соседей как понятых, составим протокол, посадим. Я своё: согласен, но… Он зовёт Лялю, которая для успокоения шила на машинке на кухне, и выкрикивает, указывая на меня перстом: примите меры, ваш муж пытается перед нами демонстрировать свою мужскую силу. Ляля хохочет, мужики озираются. Поехали за повесткой. Я пользуюсь паузой и их расслабухой, звоню другу Глебу и говорю: у нас «гости дорогие» (пароль из стихотворения Мандельшама «Ленинград»: И всю ночь напролёт жду гостей дорогих…); в такой момент кажется, что заходят по всей Москве, и может, кого удастся предупредить. Глеб мчится ко мне. Первым приезжает огромный капитан милиции, вручает мне повестку и свирепо готовится ломать. Но по «инструкции» я знаю, что с ними ни в коем случае нельзя грубить (изобьют, и будут «правы»), только интеллигентно и аргументировано. Говорю, что я законопослушен, беру авоську с тёплыми вещами, колбасой и хлебом, которые приготовила Ляля, – кто его знает, куда попадёшь и когда вернёшься. Привозят в районную прокуратуру, вхожу, помолясь. Следователь протоколирует допрос на пишущей машинке. Спрашивает про некоторых осуждённых, про отца Дмитрия Дудко, про Петра Старчика… Так как в повестке указано, что я прохожу свидетелем по делу некоего поэта Сенина (статья 90-1 УК – заведомо ложные измышления, порочащие советский строй), то на каждый вопрос правомерно отвечаю, что не имеет отношения к делу, потому ничего не могу сказать. Следователь кричит, что слишком умный, и что рога мне обломают. Но вымотался он первый и повёл к прокурору. Тот начал как «добрый следователь»: читал ваше дело, понимаю ваш религиозный настрой, я войну прошёл до Берлина, видел, что в русских деревнях в избах грязь и тараканы, а в белорусских чистота и в углу иконы, на перекрёстках часовни или кресты (прокурор, конечно, не хотел сознавать: это потому, что до белорусских деревень ещё не докатилась кровавая пагуба коллективизации), вы, наверное, поэтому с детства верующий… Какой вы красивый, умный и образованный молодой человек, такие талантливые люди нужны стране, здесь вы, очевидно, случайно, мы вам поможем, а вы нам помогите… Я вновь занудствую: в повестке указана статья, а мне задают вопросы не по статье. Прокурор кричит, что я непонятливый и чтобы на меня заводили уголовное дело за тунеядство[1]. (Не тут-то было: я заранее оберегался от этой статьи, – заключал осенью договор о строительстве в каком-нибудь совхозе-колхозе Курганской области, клал туда трудовую книжку, после сдачи объекта следующей осенью забирал с записью о годовом пребывании строительным рабочим). Отпускают. Приезжаю домой, обнимаемся с Глебом, он смеётся, – Ляля отправляла меня с хлебом и салом, а я тащу домой сумки с продуктами, которые закупил, возвращаясь с допроса.

Запомнились встречи с «добрым» следователем КГБ майором Гусевым, который вёл интеллектуальные беседы, конечно же, в интересах своего ведомства. Однажды он выразил «удивление», – как я, судя по всему, умный и талантливый человек, могу верить в Бога. Ответил, что в истории мировой философии нет ни одного атеиста, все крупные философы так или иначе были людьми с религиозным мировоззрением. Он назвал ряд имен, которых в советских энциклопедиях относили к философам - атеистам-материалистам. На что пришлось указать, что те, кого у нас считают атеистическими философами, сами не сознавали себя философами, и современники не считали их таковыми; это были естествоиспытатели, медики, экономисты, в лучшем случае публицисты или политические мыслители, фиксирующие свои размышления в письмах, дневниках или статьях. Гусев: а Энгельс и Маркс? Я: ни они не считали, ни их не относили. Гусев: а кто же они, в таком случае? Я: Энгельс – талантливый публицист, Маркс, в лучшем случае – талантливый экономист. А Ленин? Пришлось рассказать, что «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина представляет собой сплошную ругань по поводу цитат из работ второстепенных философов Маха и Авенариуса; а «Философские тетради» – это конспект некоторых работ некоторых философов, по большей части не первого ряда, с которыми сорокачетырёхлетний Ленин впервые познакомился. Собственно ленинское – это множество подчеркиваний, различных значков на полях, типа – «нота бенэ», но более всего – разнообразных бранных слов. Так, что Ленин (по логике имел в гимназии четвёрку) не подавал признаков философского мышления, а был гениальным политиком. То соображение, что это – гениально беспринципный политик-людоед, я оставил при себе… Однажды Гусев огорошил меня: мы же с вами – православные. На моё недоумение он пояснил: ну, они там – католики и протестанты, а мы русские – православные; только вы верующий православный, а мы православные атеисты…

Избежать тюрьмы и, вместе с тем, самосохраниться внутренне помогло солженицынское – не верь, не бойся, не проси. Однажды Гусев вызвал, привёл в большой кабинет, в котором человек шесть, в углу – угрюмый с тяжёлым пристальным взглядом (потом знатоки мне объяснили, что это их ведомственный типа «экстрасенс»). Была тогда одна из форм нейтрализации инакомыслия, – по указу Президиума Верховного Совета вежливо предложили дать подписку о «неучастии», что освобождало от ответственности за «преступные» «измышления» и предупреждало о недопустимости тех же последующих. Я сказал, что по опыту «взаимодействия» с КГБ впредь отказываюсь от всех форм взаимодействия, в том числе от оставления подписей. Гусев повёл в другой кабинет выяснять, какой опыт имею. Я рассказал об истории с изъятыми чемоданами с литературой. Он сказал, что это неправильно, и он сделает всё, чтобы мне всё вернули. Через две недели вызывает, отдаёт мои записные книжки, фотографии Владимира Соловьёва, отца Дмитрия Дудко, а про книги говорит, что они уже уничтожены и потому в этом, к сожалению, помочь не может. (Позже я слышал, что некоторые из моих книг появились на чёрном рынке; всё же – человеческое в органах постепенно вытесняло нечеловеческое). Тогда я рассказал, что моему другу-учителю Всеволоду Катагощину калужское КГБ тоже предложило подписаться под Указом. После того, как он написал: так как никогда не измышлял и не участвовал, то и впредь не собираюсь, – ему сказали, чтобы собирался в тюрьму. А Всеволоду в тюрьму нельзя, потому что он гениальный философ, престарелый, слаб здоровьем, отморозил руку юношей на фронте. Поэтому мы собираемся по этому поводу устраивать пикет у приёмной Президиума Верховного Совета. Гусев сказал, что инициативы его калужских коллег, по меньшей мере, не профессиональны, поэтому он просит повременить с пикетом и попытается помочь. И действительно помог, – «ошпаренный» Всеволод примчался через несколько дней и рассказал, как в калужском КГБ ему вежливо сообщили, что по рекомендации московских коллег его пока трогать не будут, так как «подписку» всё же дал. На следующий день Гусев позвонил и спросил о Всеволоде, я поблагодарил за помощь, он пригласил встретиться неформально – в кафе или дома за чаем. Я ответил, что там и там встречаюсь только с друзьями, а поскольку, при всём отношении к нему, мы таковыми не являемся, то встречаться мы можем впредь, как и ранее, только по повестке, и чтобы было указано: в качестве кого и по какому делу. Я оказался неблагодарным, он больше не звонил, и последствий не последовало, – может быть, в их ведомстве некоторые уже чувствовали запах перестройки. Жена Ляля назвала эту операцию – «Орфей спускается в ад».

Много лет спустя в 1990 году на Съезде народных депутатов России в Большом кремлёвском дворце ко мне подошёл солидный мужчина: я был первым секретарём Калужского обкома КПСС, мне о вашем деле докладывал руководитель областного КГБ, паршивый был тип, ради генеральской звёзды на погонах мастерил из вас антисоветскую группу… Без комментариев.

Виктор АКСЮЧИЦ



[1] Когда печатал это, на компьютере выскочило замечание по грамматике: «Слово с ярко выраженной экспрессивной (негативной, иронической) окраской. Если Вы допускаете экспрессивные выражения…» А в то время на счёт этого ироническо-экспрессивного выражения была статья в уголовном кодексе.

воскресенье, 15 ноября 2015 г.

Русский характер. Часть 9.


Николай Бердяев о русской противоречивости

Тему противоречивости русского характера нередко искажают и примитивизируют. Это относится к тому, что Николай Бердяев называл антиномичностью России, жуткой её противоречивостью: «Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ – самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю… Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире, всё в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю». Народ, создавший самое могущественное в мире государство, можно назвать самым аполитичным народом, не умевшим устраивать свою землю, только сквозь иллюзию «русского Запада», – всех варягов и немцев всех веков не хватило бы на то, чтобы освоить эти безбрежные пространства. Русский народ не мог позволить себе не обустраивать свою землю. Антиномия, на которую указывал Бердяев, реально существовала в ином измерении: «Русская история есть упорная борьба между порывом к свободе и жёсткой государственной необходимостью, между склонностью к анархии и инстинктом национального самосохранения» (И.А. Ильин). Проявляя присущую ему свободу духа, русский человек совершал невиданные исторические деяния; крайностью свободы была анархия, которая вытеснялась на периферию жизни, иначе народ не сохранился бы. Проявляя инстинкт национального самосохранения, русский народ обуздывал анархию и отстраивал великое государство; крайним проявлением государственнического инстинкта была деспотия, которая в России за тысячелетнюю историю проявилась два раза: при Иване Грозном и Петре I. «К авторитарному мышлению русский народ склонен меньше всего, за исключением закоснелой в марксизме полуинтеллигенции» (И.А. Ильин).


Наталья Николаевна Ильина и Иван Александрович Ильин. Цюрих, 1954 г.

Народ строил могучее государство, ибо без него не сохранился бы в истории. Строительство шло соответственно суровым условиям жизни, поэтому формы этого государства не похожи ни на какие другие, особенно на государственные системы уютной и комфортной Европы, по образу которых судят о России. Несмотря на то, что правящий европеизированный слой стремился многое заимствовать в Европе, на русской почве жизнь требовала своё, и всё обретало неповторимые формы. Отдавая государственному строительству и самозащите огромные силы, народ умел приспособиться: в условиях неизбежного государственного закрепощения русские люди сохраняли большую индивидуальную независимость и свободу духа. Русские более индивидуальны, самобытны, своеобразны, внутренне свободны, чем европейцы, поэтому хуже встраиваются в организационные системы, эффективно способны действовать по ценностному вдохновению. С таким же упорством, самоотдачей, аскетизмом и идеализмом, с каким народ созидал свою государственность, беспочвенная интеллигенция её попирала и разрушала. Русская интеллигенция, лишённая своего духовного отечества, проявляла русский характер в противоположном направлении. Безродному сословию Россия могла казаться самой бюрократической страной в мире, хотя бюрократия в ней насаждается только со времён Петра I – по европейским лекалам.

Усложняет в простом и сглаживает сложности другая антиномия по Бердяеву: «Россия – страна безграничной свободы духа, страна странничества и искания Божьей правды. Россия – самая небуржуазная страна в мире; в ней нет того крепкого мещанства, которое так отталкивает и отвращает русских на Западе… В русском народе поистине есть свобода духа, которая даётся лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия – страна бытовой свободы, неведомой передовым народам Запада, закрепощённым мещанскими нормами, только в России нет давящей власти буржуазных условностей, нет деспотизма мещанской семьи. Русский человек с большей легкостью духа преодолевает всякую буржуазность, уходит от всякого быта, от всякой нормированной жизни. Тип странника так характерен для России и так прекрасен. Странник – самый свободный человек на земле. Он ходит по земле, но стихия его воздушная, он не врос в землю, в нём нет приземистости. Странник – свободен от “мира”, и вся тяжесть земли и земной жизни свелась для него к небольшой котомке на плечах. Величие русского народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе странника. Русский тип странника нашёл себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части интеллигенции. И здесь мы знаем странников, свободных духом, ни к чему не прикрепленных, вечных путников, ищущих невидимого града… Странники града своего не имеют, они града грядущего ищут… Русской душе не сидится на месте, это не мещанская душа, не местная душа. В России, в душе народной, есть какое-то бесконечное искание, искание невидимого града Китежа, незримого дома. Перед русской душой открываются дали, и нет очерченного горизонта перед духовными её очами. Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсолютной, Божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения к новой жизни. Она вечно печалуется о горе и страдании народа и всего мира, и мука её не знает утоления. Душа эта поглощена решением конечных, проклятых вопросов о смысле жизни. Есть мятежность, непокорность в русской душе, неутолимость и неудовлетворимость ничем временным, относительным и условным. Всё дальше и дальше должно идти, к концу, к пределу, к выходу из этого “мира”, из этой земли, из всего местного, мещанского, прикрепленного… Россия – страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своём народном дионисизме, не желающем знать формы».


Группа основателей «Союза освобождения» в 1902 г. в Германии (слева направо): Пётр Струве, Нина Струве, Василий Богучарский, Николай Бердяев и Семён Франк (внизу).

Описанию духовной конституции народа Н.А. Бердяев противополагает антитезис: «Россия – страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишённая сознания прав личности и не защищающая достоинства личности, страна инертного консерватизма, порабощения религиозной жизни государством, страна крепкого быта и тяжелой плоти. Россия – страна купцов, погруженных в тяжелую плоть, стяжателей, консервативных до неподвижности, страна чиновников, никогда не переступающих пределов замкнутого и мертвого бюрократического царства, страна крестьян, ничего не желающих, кроме земли, и принимающих христианство совершенно внешне и корыстно, страна духовенства, погруженного в материальный быт, страна обрядоверия, страна интеллигентщины, инертной и консервативной в своей мысли, заражённой самыми поверхностными материалистическими идеями. Россия не любит красоты, боится красоты, как роскоши, не хочет никакой избыточности. Россию почти невозможно сдвинуть с места, так она отяжелела, так инертна, так ленива, так погружена в материю, так покорно мирится со своей жизнью. Все наши сословия, наши почвенные слои: дворянство, купечество, крестьянство, духовенство, чиновничество, – все не хотят и не любят восхождения; все предпочитают оставаться в низинах, на равнине, быть “как все”. Везде личность подавлена в органическом коллективе. Почвенные слои наши лишены правосознания и даже достоинства, не хотят самодеятельности и активности, всегда полагаются на то, что другие всё за них сделают… Можно подумать, что личность не проснулась ещё не только в России консервативной, но и в России революционной, что Россия всё ещё остаётся страной безличного коллектива. Но необходимо понять, что исконный русский коллективизм есть лишь преходящее явление первоначальной стадии натуральной эволюции, а не вечное явление духа».

Здесь через запятую перечисляются понятия из разных сфер, которые по природе вещей не могут противоречить друг другу. Сильное государство необходимо народу для самосохранения, его требовал не характер народа, а условия жизни. Жёсткой государственной регламентированности не противоречила большая, чем в Европе, свобода внутренней и бытовой жизни. Отдельные суждения Бердяева противоречат действительности. Россия не любит красоты, боится красоты – это при том, что русская созерцательность носит более эстетический, чем рационалистический характер, в русской культуре категория красоты играет большую роль. В так называемые немые века средневековая Русь изъясняется прекрасным храмостроительством и гениальной иконописью, чтит благолепие и благообразие уклада и быта. Русский коллективизм – от природы, преображённый соборностью, – достоинство русского характера, одна из форм его самосохранения и условие сохранения народов вокруг себя. Инертной и ленивой многообразная, напряженная русская жизнь могла казаться только через призму «русского Запада». Пресловутой русской ленью называется механизм адаптации к труднейшим условиям жизни, когда короткий период невыносимого труда в летнюю страду сменялся расслаблением в осенне-зимний период. Европейские крестьяне могли зимой обрабатывать поля для весеннего сева, в России морозы оставляли одну возможность для выживания – зарыться вместе с домашними животными в снег и в автономном микромире русской избы «лениво» дожидаться прихода тепла. Некоторые национальные слабости указаны Бердяевым вполне бесспорно. Недостаток правосознания в широких массах и в образованных слоях отчасти восполняется чувством правды и нравственным чувством, а также традициями, что было причиной многих драм в русской истории. Но это свойство не есть сторона антиномии (ибо ничего ему не противостоит), а является следствием своеобразия русской истории.

Большая часть указанных Бердяевым недостатков является общечеловеческими: чиновники никогда не переступают пределов замкнутого и мертвого бюрократического царства во всех странах. К тому же русский бюрократический аппарат отстраивался по европейским образцам. Некоторый налёт негативности у Бердяева можно объяснить его типично русской самокритичностью. На деле неслыханного сервилизма и жуткой покорности в России не больше, чем в простонародье других стран. Русский народ долготерпелив не из-за раболепия, а в силу необходимости, иначе не выжить. Чего ждать ещё от крестьян, ничего не желающих, кроме земли? В этом и состоит их жизненное назначение. Неверно, что русское крестьянство принимает христианство совершенно внешне и корыстно. Не любят восхождения и хотят быть, как все, – это черта консервативного большинства населения во всех странах, русские отличаются исключением из этого. Некоторые отрицательные свойства характеризуют не нацию, а беспочвенные сословия: заимствованные в Европе поверхностные материалистические идеи интеллигентщины не имеют отношения к русским традициям и мировоззрению традиционных слоёв. Порабощение религиозной жизни государством в России осуществлено дворянской революцией Петра I, что было насилием над традициями народа и над русским характером.


Русскому характеру свойственна антиномичность, когда национальные достоинства сменяются пороками. При смене состояния народа или радикальном изменении условий жизни народный дионисизм и стихийность могли обернуться мятежом – русским бунтом.

Виктор АКСЮЧИЦ