воскресенье, 31 января 2016 г.

Русский характер. Часть 15. Русские гении о национальном характере.

Хотя русская литература и публицистика при описании национального характера во многом сыграла роль кривого зеркала, выдающиеся русские умы пробились через интеллигентские шоры и прикоснулись к тайникам русской души. Национальные гении являли собой самобытность русского характера и духа. Их творчество убедительно утверждало величественный образ великого народа.

Федор Михайлович Достоевский сознавал, что оторванные от народа образованные сословия не способны понять национальный характер: «Сын петербургских отцов самым спокойным образом отрицает море народа русского». В драматической судьбе русского человека писателю открылась тайна народной души: «Я лишь за народ стою, прежде всего, в его душу, в его великие силы, которых ещё никто из нас не знает во всём объёме и величии их, – как в святыню верую, главное, в спасительное их назначение, в великий народный охранительный и зиждительный дух, и жажду лишь одного: да узрят их все. Только что узрят, тотчас же начнут понимать и всё остальное». На господствующие представления о том, что из глухой и косной российской массы необходимо возвести здание европейской культуры и возвенчать его набором добродетелей западной цивилизации, Достоевский отвечал: «Наш низ, наш армяк и лапоть, есть, в самом деле, в своём роде уже здание, – не фундамент только, а именно здание, – хотя и незавершенное, но твёрдое и незыблемое, веками выведенное, и действительно, взаправду всю настоящую истинную идею, хотя ещё и не вполне развитую, нашего будущего уже архитектурно законченного здания в себе одном предчувствующее».


Склонный к естественной добродетели природный русский характер воспитан и пронизан Православием. У русского православного человека своеобычные отношения с Богочеловеком – страх Божий сочетается с бескорыстной любовью, полным доверием к Божественной любви и милосердию, которые позволяют сохранить упование и надежду на самом дне жизни: «Русский народ ведёт всё от Христа, воплощает всё своё будущее во Христе и во Христовой истине… Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нём присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово… И это несмотря на то, что многое у самого же народа является и выходит до нелепости не из этой идеи, а из смрадного, гадкого, преступного, варварского и греховного. Но и самые преступник и варвар хоть и грешат, а всё-таки молят Бога, в высшие минуты духовной жизни своей, чтоб пресекся грех их и смрад, и всё бы выходило опять из той излюбленной идеи их» (Ф.М. Достоевский).

Достоевский в «Дневнике писателя» отмечал смирение народное, деловитость характера его, реализм и серьёзность ума, стремление к единению в общем деле – общее дело просветляет разум и укрепляет волю. Русский человек долготерпелив: Бог терпел и нам велел. Терпение было спасительной силой, позволяющей, не смиряясь с суровыми испытаниями и рабством, копить силы для его преодоления и освобождения. Это не рабское чувство, а смиренное терпеливое отношение к испытаниям жизни. Народ, по наблюдениям писателя, любит правду, страдает от искажения правды. Вместе с тем доверчив и податлив на нелепые слухи и различные влияния.


Характер русского народа сложился в процессе тяжкого труда по созиданию России. Родина – это родительское лоно формирования народа, отечество – это унаследованные от отцов жизненный уклад и святые традиции. Достоевский убеждён, что «родина свята для русского сердца, потому что родина для него – высшая и последняя правда. И потому всё можно отнять у него, всё осмеять – стерпит. Но родину отнять у русского сердца, унизить, оскорбить её так, чтобы оно застыдилось, отреклось от неё, – невозможно: нет такой силы ни на земле, ни под землёй, нигде во всём белом свете. И пытаться не стоит – взбунтуется и в этом, может быть, единственном потрясении своём не простит. Долго не простит… И нередко не хочет даже понять того, как же это можно ещё что любить, кроме России, тосковать по чему-нибудь такой смертельной неизбывной тоской, как по родной земле».

Достоевский говорит о всечеловечности русского характера. В то время как у всех европейцев «идея всечеловечности всё более и более стирается… христианская связь, до сих пор соединявшая народы, с каждым днём теряет свою силу», – в русском характере «выступает способность высоко синтетическая, способность всепримиримости, всечеловечности… Русский человек сочувствует всему человеческому вне различия национальностей, крови и почвы… у него инстинкт общечеловечности… В то же время в русском человеке… самый трезвый взгляд на себя и отсутствие всякого самовозвышения». Последнее качество в образованных слоях развивается до крайностей национального самоумаления, – может быть и потому, что русские способны допустить это в себе, не теряя своей национальной природы: «И страшно, до какой степени свободен духом человек русский, до какой степени сильна его воля. Никогда никто не отрывался так от родной почвы». Синтетическая сила русского духа даёт основания говорить «о величайшем из величайших назначений, уже сознанных русскими, как назначение общечеловеческое, как общее служение всему человечеству».


Николай Александрович Бердяев писал о России и русском характере много, но пристрастно. Некоторые его мировоззренческие принципы и творческие методы делали некоторые его выводы слишком тенденциозными. Несмотря на это, философский гений позволял Бердяеву многое заметить и талантливо сформулировать.

Основное противоречие в русской душе Бердяев видел в сочетании природного языческого и православного начал: «Противоречивость русской души определялась сложностью русской исторической судьбы, столкновением и противоборством в ней восточного и западного элемента. Душа русского народа была формирована православной Церковью, она получила чисто религиозную формацию… Но в душе народа остался сильным природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины… Элемент природно-языческий вошёл в русское христианство. В типе русского человека всегда сталкиваются два элемента – первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученный аскетизм, устремлённость к потустороннему миру. Для русского народа одинаково характерен и природный дионисизм, и христианский аскетизм».

Бердяев описывал своеобразие религиозности русского народа: «Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремлённость к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, к этому миру. Религиозная энергия русской души обладает способностью переключаться и направляться к целям, которые не являются уже религиозными, например, к социальным целям. В силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты. Русские ортодоксы и апокалиптики и тогда, когда они в XVII веке были раскольниками-старообрядцами, и тогда, когда они в XIX веке стали революционерами, нигилистами, коммунистами. Структура души остаётся та же, русские интеллигенты-революционеры унаследовали её от раскольников XVII века. И всегда главным остаётся исповедание какой-либо ортодоксальной веры, всегда этим определяется принадлежность к русскому народу». Некоторые характеристики Бердяева относятся не совсем к тому предмету, а некоторые свойства приписываются не тому субъекту. Русский максимализм сказывался во всех слоях. Но в Западной Европе фанатических сект и религиозных войн было больше, а кровавость Великих революций – английской и французской – заразила все последующие, в том числе и русскую. Если старообрядцам свойственна русская апокалиптичность, то революционерам и большевикам – скорее маниакальность европейских революционеров: структура души русских образованных слоёв два века шлифовалась по западным лекалам. Болезненная ортодоксальность свойственна тем слоям, которые унаследовали традицию и характер иосифлянства. Для русского народа характерен адогматичный, творческий религиозно-психологический тип, явленный Сергием Радонежским и Нилом Сорским, а в Новое время – творческими деятелями от Пушкина до Столыпина.


Бердяев писал о том, как русская религиозность преломляется в иных формах: «Русский народ – религиозный по своему типу и по душевной структуре. Религиозное беспокойство свойственно и неверующим. Русский атеизм, нигилизм, материализм приобретали религиозную окраску. Русские люди из народного, трудового слоя, даже когда они ушли от Православия, продолжали искать Бога и Божьей правды, искать смысла жизни. Русским чужд рафинированный скептицизм французов, они – верующие и тогда, когда исповедуют материалистический коммунизм. Даже у тех русских, которые не только не имеют православной веры, но даже воздвигают гонения на православную Церковь, остаётся в глубине души слой, формированный Православием. Русская идея – эсхатологическая, обращённая к концу. Отсюда русский максимализм. Но в русском сознании эсхатологическая идея принимает форму стремления ко всеобщему спасению. Русские люди любовь ставят выше справедливости. Русская религиозность носит соборный характер. Христиане Запада не знают такой коммюнотарности, которая свойственна русским. Всё это – черты, находящие своё выражение не только в религиозных течениях, но и в течениях социальных».

Философ отмечал необъятность русской души, безграничность, устремлённость в бесконечность, как в русской равнине, стремление к потустороннему. Русский народ менее детерминирован, более обращён к бесконечному, «не желает знать распределения по категориям, не знал меры и легко впадал в крайности… Когда сравниваешь русского человека с западным, то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие границ, раскрытость в бесконечность… Западный человек приговорён к определённому месту и профессии, имеет затверделую формацию души» (Н.А. Бердяев). Поэтому русский не умеет мыслить и действовать умеренно, трезво и методично. Это народ не культуры, а вдохновений и откровений. Присущая русскому человеку свобода духа исключала некоторые мирские привязанности, которые делают европейского человека столь меркантильным. В русском народе «всегда была исключительная, неведомая народам Запада отрешённость. Он не чувствовал исключительной прикованности и привязанности к земным вещам, к собственности, к семье, к государству, к своим правам, к своей мебели, к внешнему бытовому укладу» (Н.А. Бердяев). И это потому, что в русском христианстве «сильна устремлённость к Небесному Иерусалиму… искание града Божьего». Наверное, поэтому «русский человек может быть святым, но не может быть честным. Честность есть западноевропейский идеал, русский же идеал есть святость» (Н.А. Бердяев).


Бердяев писал о различии психологии русского и европейских народов: «В русской природе, в русских домах, в русских людях я часто чувствовал жуткость, таинственность, чего я не чувствую в Западной Европе, где элементарные духи скованы и прикрыты цивилизацией. Западная душа гораздо более рационализирована, упорядочена, организована разумом цивилизации, чем русская душа, в которой всегда остаётся иррациональный, неорганизованный и неупорядоченный элемент. Поэтому русская душевная жизнь более выражена, и выражена в своих крайних элементах, чем душевная жизнь западного человека, более закрытая и придавленная нормами цивилизации». Н.А. Бердяев уверен, что русское нравственное сознание больше соответствует христианству: «Русские моральные оценки определяются по отношению к человеку, а не к отвлечённым началам собственности, государства, не к отвлечённому добру. У русских иное отношение к греху и преступлению, есть жалость к падшим, униженным, есть нелюбовь к величию».

Отмечает Бердяев и то, что на первый взгляд не очевидно: «Русские менее семейственны, чем западные люди, но безмерно более коммюнотарны. Они ищут не столько организованного общества, сколько общности, общения, и они малопедагогичны. Русский парадокс заключается в том, что русский народ гораздо более коммюноторен, более открыт для общения… У русских нет таких делений, классификаций, группировок по разным сферам, как у западных людей, есть большая цельность. Но это же создаёт и трудности, возможность смешения… Русские гораздо более социабельны (не социальны в нормирующем смысле), более склонны и более способны к общению, чем люди западной цивилизации. У русских нет условности в общении. У них есть потребность видеть не только друзей, но и хороших знакомых, делиться с ними мыслями и переживаниями, спорить. Русские очень склонны соединяться в кружки и группы, спорить в них о мировых вопросах… Между тем как французы не ходят просто и легко друг к другу, делают изредка бессмысленные приёмы, на которых все стоят и разговаривают о последней книге или политических событиях дня… У русских нет условностей, нет дистанции, есть потребность часто видать людей, с которыми у них даже нет особенно близких отношений, выворачивать душу, ввергаться в чужую жизнь и ввергать в свою жизнь, вести бесконечные споры об идейных вопросах. Русские плохо усваивают себе западные правила, что нужно условливаться о свидании по телефону… Русские не признают категорий, непереходимых границ, отчётливых и резко выраженных форм общежития, дифференциаций по разным культурным областям и специальностям. Всякий истинно русский человек интересуется вопросом о смысле жизни и ищет общения с другими в искании смысла… В русской среде, в русском обществе и собрании я часто ощущаю подпольные токи, которые в такой форме я не замечал в западной среде. Русские очень легко задевают личность другого человека, говорят вещи обидные, бывают неделикатны, имеют мало уважения к тайне всякой личности. Русские самолюбивы, задевают самолюбие другого, и сами бывают задеты. При обсуждении идей легко переходят на личную почву и говорят не столько о ваших идеях, сколько о вас и ваших недостатках. У русских гораздо меньше уважения к самой мысли, чем у людей западных. Они легко переходят от рассмотрения вашей мысли к нравственному требованию от вас, требованию подвига святости или революционного героизма в зависимости от направления… Русские всегда считают себя призванными быть нравственными судьями над ближними. Русские очень легко чувствуют себя грешниками, и из всех народов земли они более всего склонны к покаянию. Это характерная черта. Но обратной стороной этой добродетели является склонность к обсуждению нравственных свойств людей. В русском мышлении нравственный момент преобладает над моментом чисто интеллектуальным».


Трудная историческая миссия русского народа требовала деспотизма, гипертрофии государства в России и вместе с тем отзывалась в анархизме, вольности народа: «Бесконечно трудная задача стояла перед русским человеком – задача оформления и организации своей необъятной земли. Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразилось в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли – та же безграничность, бесформенность, устремлённость в бесконечность, широта… Размеры русского государства ставили русскому народу непосильные задачи, держали русский народ в непомерном напряжении… Необъятные пространства тяжелым гнётом легли на душу русского народа, а формы русского государства делали русского человека бесформенным… Русский народ пал жертвой необъятности своей земли, своей природной стихийности. Ему нелегко давалось оформление, дар формы у русских людей невелик. Русские историки объясняют деспотический характер русского государства этой необходимостью оформления огромной необъятной русской равнины… “Государство пухло, народ хирел” (Ключевский)».

Представление Бердяева о гипертрофии государства несколько гипертрофировано. При необходимости вести непрерывные оборонительные войны, упорядочивать огромные суровейшие пространства и цивилизовать огромные массы людей – государства в России, строго говоря, недоставало. Пресловутый «российский деспотизм» – один из мифов западнического умозрения, которым грешит и Бердяев. И конечно, не может быть невелик дар формы у народа, который оформил и организовал необъятные земли.

Отмечал Николай Бердяев реальные противоречия в русском характере: природную, языческую дионисийскую стихию – и аскетически монашеское Православие; эсхатологически мессианскую религиозность – и внешнее благочестие; обрядоверие – и искание правды; сочетание индивидуализма, обостренного осознания личности – и безличного коллективизма. Видел Бердяев в характере народа и взрывчатый динамизм, склонность к оргиям и хороводам, к разгулу и анархии при потере дисциплины. Наряду с этим – выносливость в страданиях. Потенциальность, невыраженность, неактуализированность сил народа, убеждён Бердяев, и есть залог его великого будущего.


Симптоматичная аберрация сознания (как любил говорить Бердяев) произошла у самого философа в талантливой статье «Духи русской революции» (опубликованной в сборнике «Из глубины»). Бердяев уверен, что описывает свойства русского характера, которые сыграли разрушительную роль во время революции. Эти уродливые хари и рожи, выведенные в произведениях русских писателей XIX века, затопили улицы России в революциях 1917 года. Сам Бердяев, называя их духами, по существу указывает на то, что описывает не живых людей, а духов небытия, бесов – вполне интернациональных по природе своей, вечно искушающих человека, которым он противостоит в нормальной ситуации и отдаётся в состоянии прельщения, падения во зло. Русские писатели изображали в этом измерении не характерные свойства русского человека, а духов злобы поднебесных, которые ополчились на Россию. Их лики Бердяев и обнаружил в революционном бесновании миллионов людей.

В описании Бердяева многие персонажи Гоголя являют лики хамства, пошлости, властолюбия, любоначалия, лжи, обмана, жадности, призрачности ценностей, нереальности жизненных концепций, мошенничества, беспечности, нераскрытости и недоразвитости личного начала. Герои Достоевского преисполнены нигилизмом, атеизмом, экстремизмом, сентиментализмом, жестокостью, бунтарством, сервилизмом, антихристовыми соблазнами, максимализмом, антиисторизмом, коллективизмом как лжесоборностью, революционностью, самопревозношением, гордостью, стыдом собственного мнения, завистливым эгалитаризмом, лакейством, вседозволенностью. Персонажам Льва Толстого свойственны: ригористический морализм, переходящий в аморализм, личная нравственная безответственность, отсутствие нравственной дисциплины, коллективизм, антикультурность, индивидуализм, антиперсонализм, культурная и нравственная уравниловка, амистицизм, эгалитаризм, метафизическая нирванность, ирреализм, антиисторизм, антиритуализм, душевность, плотяность и родовость вместо духовности, безблагодатность, нигилизм, непротивленчество, пассивность, эгоизм, зависть, злоба по отношению к инакомыслящим, руссоизм, пренебрежение интеллектом и искусством в пользу физического труда, святотатственность и кощунство, безблагодатное «совершенство», «злая святость». Бердяев убеждён, что обобщает по произведениям русских писателей типический народный характер, в то время как это описание больных идеологической манией. Болезнь духа и распознали русские писатели на ранних этапах её проникновения в Россию.


Иван Лукьянович Солоневич был убеждён, что характер народа, а не внешние факторы определяет его судьбу. Национальный характер представляет собой «некую сумму, по-видимому, наследственных данных, определяющих типическую реакцию данной нации на окружающую её действительность. Эта действительность, по-видимому, не имеет никакого влияния на общий склад национального характера: в одних и тех же исторических и географических условиях разные народы действуют… по-разному» (И.Л. Солоневич).

Русская душа – природная христианка – органично и цельно приняла Православие, духовно воспитавшее национальный характер. Поэтому религиозность – черта национального характера, которому свойственна психологическая укоренённость в высшем мире, духовная устойчивость и целенаправленность. Христианство утверждает онтологическое достоинство каждого человеческого существа, ибо человек – любимое и высшее творение Божие, венец творения и сотворец Богу. Эти общехристианские представления о Богочеловеческой природе наиболее полно выражены в Православии – религии наибольшего доверия человеку, духовного света, любви, терпимости, упования. «Православие не только догматически, но и практически выступает в мире как религия наибольшей надежды и наибольшего оптимизма. Православие оптимистично насквозь, и учение о Богочеловеке есть основной догматический опорный пункт этого оптимизма: Бог есть абсолютная Любовь и абсолютное Добро, и между Богом и человеком есть нерушимая непосредственная личная связь – ибо Бог, как и человек, есть личность, а не слепая сила природы… человек, следовательно, в этом мире не одинок и не бесцелен» (И.Л. Солоневич). Это светлое, а не угрюмое восприятие Бога и Его творения. Русское долготерпение и терпимость основываются на православном трагическом оптимизме: «Правда всё равно своё возьмёт – и зачем торопить её неправдой? Будущее всё равно принадлежит дружбе и любви – зачем торопить их злобой и ненавистью? Мы всё равно сильнее других – зачем культивировать чувство зависти? Ведь наша сила – это сила отца, творящая и хранящая, а не сила разбойника, грабящего и насилующего» (И.Л. Солоневич).

Русским людям присуще стремление к соборному сосуществованию, к примирению, а также доверие к жизни, к миру, к людям наряду с малой любовью к законам. Русский человек обычно ставил внутренние нравственные принципы выше мёртвой буквы формального закона. Добросердечие русского человека проявлялось в милости к грешнику, преступнику, который воспринимался как несчастный, а не злодей, в прощении, в бережном отношении к другому существу. В этом сказывалось и ощущение самоценности другой жизни, и сочувствие ей.


Русский дисциплинирован, но не законом и дрессировкой, а чувством обязанности и убеждения. Он совестлив: «Если русский человек делает свинство, то он ясно чувствует, что это есть свинство, что грех есть грех (поэтому у нас с индульгенциями ничего и не вышло – от греха откупиться нельзя)» (И.Л. Солоневич). Русский по природе оптимист, трудолюбив, самокритичен, верит в себя и наделён мощной силой выживаемости, вместе с тем уживчивостью и солидарностью, открытостью другим при сосредоточенности на себе. У русского сплавлены уступчивость и сила характера, воля, «упорство, которое характеризует всю русскую историю… Уживчивость, организованность, боеспособность и умение подчинять личные интересы интересам целого» (И.Л. Солоневич).

Русскому народу в борьбе за самовыживание и самореализацию свойственно «самое длительное в истории мира упорство», что сказывалось и в том, что народ проявлял при необходимости «максимальный в истории человечества боевой потенциал… Русская армия была самой победоносной армией всей мировой истории – включая в эту историю и Др. Рим» (И.Л. Солоневич). Этим объясняется тот чудесный факт, что «из всех своих катастроф Россия всегда выходила сильнее, чем она была до катастрофы» (И.Л. Солоневич).

Современные русские писатели продолжили традицию взыскательной любви к своему народу.



Валентин Григорьевич Распутин, говоря о трудолюбии русского народа, выходит на широкие обобщения: «Русский человек чрезвычайно чувствителен к характеру работы. Ему необходимо воодушевление в работе, азарт, соревновательность, он любит напряжение, трудность и, конечно, смысл. В размеренной, текущей работе он становится вялым, она ему не интересна, не отвечает его порывистой натуре. “Раззудись плечо, размахнись рука” – вот это по нему. Когда дело считалось гиблым, купцы прежде прибегали к последнему средству – выкатывали бочку вина. И дело спасалось. Из-за вина? Нет, это было не главным. От полетного, удалого, вихревого настроения, от азарта, в котором дух захватывает: не может того быть, чтоб не смогли! То же самое бывало на воскресниках, помочах: так взвихрить всем вместе работу, чтоб “сама пошла”… Да, схватится за самое тяжёлое, но что же в этом плохого? Другому оставит тяжесть поменьше – ну и хорошо! Но и вынослив при этом русский человек, вообще удивительно вынослив в любых обстоятельствах. Быть может, действительно работу делает рывками, меж которыми покурит, поблагодушествует, полюбуется на сделанное. Да, русский человек не умеет беречь себя. Пока он на ногах, к врачу не пойдёт и о здоровье хлопотать не будет. Он не умеет и ценить себя. В его спешке, в том, что хватается за самое тяжёлое, выбирает самое опасное, в неупорядоченной жизни есть какая-то жертвенная струна, звучащая постоянно. Он словно бы обманут, ибо задумывался Творцом и приходил в мир с иной целью, нежели предлагается здесь, и для другой жизни, нежели сложилась на земле. Я не уверен, что устремлён он к Царству Божию, по грехам этого не скажешь, но к чему-то, помимо земного пути, стремится, торопится жить и не принимает тесные формы жизни».


Культа денег никогда не было на Руси – тема, которая сегодня особенно актуальна. «А нормальному, здоровому человеку хватало скромного достатка. Это, кстати, необходимейшее нравственное и физическое условие продолжения жизни человечества. Русский человек приходил к истине, что хищничество убьёт человека. Что ограниченное право на богатство имеют лишь те, кто способен многократно трудиться над восполнением нравственных и духовных ценностей… Наша бедность стояла на богатстве, которое долго не давалось. Бедность по-своему услаждает нашу душу, что видно и по народным песням, и по песням духовным. Потому что позади у нас три века монгольского ига и почти три века крепостного права, когда выделиться, зажить лучше окружения можно было или прислужничеством, или нечестным промыслом. Позади у нас община и колхозы, артели и бригады, где шёл, в сущности, подушный расчёт (каждому – по серьге). Наше чувство справедливости веками утверждалось общим благом, вопросы землепользования решались миром, всеми. И психологию народа в два счёта ни долларом, ни общественным кувырканьем не переделать, она уходит корнями в те глубины, когда только ещё закладывался наш характер. А вот то, что русские люди не помогают друг другу выбраться из нужды, – неверно. Жалость к падшему, к бедному, к страждущему – эту черту у нас не отнять. И поплачем вместе, и рубаху с себя снимем… В народе не любят рвачей, это верно. Пьяницу, лентяя жалели, сочувствовали, считали, что, видно, Богу надобны и такие люди; к рвачу относились резко отрицательно» (В.Г. Распутин).

Валентин Распутин указывает традиционные черты национального характера, в том числе причины его противоречивости: «Суть нашего характера – суть географических, а также исторических условий. Максимализм нашей души – от неоглядных просторов, испытующих желания и волю: нам или всё, или ничего, на половину мы не согласны. Оборотная сторона всякой положительной черты – вероятно, от резкой смены климата, а отсюда – нередко затраченного впустую труда. Наша порывистость – от необходимости успеть, уложиться в короткие сроки. У нас и сама природа порывиста: рассветает за день, блекнет за ночь. Завтрашний день у нас постоянно был ненадёжен. За четыре века Русь 250 раз отражала внешние нашествия, за последующие пятьсот лет она провела в войнах почти триста. Ещё и в конце XVIII века на азиатских рынках торговали русскими невольниками. Эта практика возобновилась сейчас в Чечне. Занимая большие площади в Европе и Азии, мы не Европа и не Азия. Вторая раздвоенность – психическая, между святостью и стихией, между небом и землёй. Третья: мы не рождены для материального порядка вещей, но и не утвердили духовный. Но если мы так порочны, так нравственно безобразны, настолько не годны для соседства и дружбы, отчего ж тогда десятки и сотни умнейших людей Европы искали утешение и видели надежду в России? Почему душу, хоть и загадочную, ищут здесь? Не потому ли, что, несмотря на все свои недостатки, отвечает русский человек главному замыслу вообще о человеке? Один лесковский герой так и говорит: “А ты не грусти. Чужие земли похвалой стоят, а наша и хайкой крепка будет”».



О том, что русский характер определяется природными и историческими условиями, говорил писатель Дмитрий Балашов: «Веками, можно сказать, охают и ахают над “загадкой” русской души и русского характера. Разгадку же следует искать в самом укладе жизни народа, сложившемся в период, завершающий формирование русской нации… На Руси сам климат и природные условия издревле диктовали чёткий, неумолимый годовой ритм сельскохозяйственных и прочих работ, обеспечивающих выживание. Не успел вовремя посеять или убрать хлеб, накосить сена, заготовить припас и так далее – смерть. И каждый вид работы – в строго установленные сроки: не до сна и не до гулянок, когда начался покос или уборка урожая. Вот эта многовековая осознанная привычка к труду, весьма неравномерно распределённому в течение года (и по виду работ, и по их интенсивности), и определила основные черты русского национального характера. В первую очередь способность к концентрации духовных и физических сил, умение “собираться в кулак”, стойко выносить всевозможные напасти – мор, голод, стихийные бедствия, иноземные нашествия. На самых крутых поворотах истории проявлялась эта живущая в нас привычка к сверхусилию и не давала погибнуть нации. (Ну и распускаемся-то мы тоже с размахом, что и говорить – под стать)»

Виктор АКСЮЧИЦ


Фотографии Сергея Михайловича Прокудина-Горского, начало XX века

суббота, 30 января 2016 г.

Заметки трагического оптимиста. Часть 12. Секретарь-провокатор.

Когда в 1989 году я около трёх месяце ездил по Европе – навещал издания, которые меня публиковали, выступал в эмигрантских собраниях, встречался с иерархами, писателями, политиками, – сделка с продажей судна в кооперативе завершилась. Вернулся уже в другое предприятие: было много новой техники, нового персонала и новых дел. Со мной сразу заговорила миловидная секретарша, которую я видел впервые, Наталья Осинова: Виктор Владимирович, это я принимала ваши звонки из-за рубежа. Через некоторое время Наталья обратилась ко мне с задушевным разговором о том, что она не может больше работать среди атеистов и просит меня взять на работу в моё хозрасчетное подразделение, которое вело издательские и религиозные проекты. Вскоре её с дочерью по моей просьбе крестил известный в Москве проповеднической и миссионерской деятельностью священник о. Алексей А. Она предложила использовать для моего офиса её большую трехкомнатную квартиру, которая находилась рядом с Петровкой 38 – Московским уголовным розыском. Я оснастил квартиру компьютерами, ксероксом, факсом (тогда это было в новинку), вёл там переговоры с гостями из-за рубежа: журналистами, религиозными и политическими деятелями. Она занималась факсовой перепиской, принимала многочисленные звонки из-за рубежа. Приезжающие в СССР по моему приглашению нередко вместо гостиницы располагались в уютной квартире, Наталья гостеприимно обслуживала их. Я платил ей очень приличную зарплату, доплачивал за проживание и еду постояльцев. Как потом выяснилось, Осинова дополнительно брала деньги со всех за проживание и питание.
В то время мы на свои средства организовали первый в стране скаутский лагерь в Костромской области, куда приезжали дети русских эмигрантов из США, мы же своих детей направили в их скаутский лагерь. Перед отъездом в США я вручил Осиновой 20 тысяч рублей (большие для того времени деньги) на непредвиденные расходы (весь проект был уже оплачен) по содержанию нашего лагеря. В Вашингтоне на квартире отца Виктора Потапова матушка Маша после очередного разговора с Москвой встревожено мне сообщает, что Осинова публично обвинила меня в хищении 20 тысяч рублей. Я объяснил, что никак не мог похитить свои личные деньги, которые ей и вручал, тут же распорядился уволить Осинову, сообщил своим друзьям в России и за рубежом, чтобы в качестве моей секретарши с ней прекратили отношения. Сразу же выяснилось, что она со всеми моими гостями пыталась установить индивидуальные отношения, просила их привозить или присылать из-за рубежа подарки – одежду, парфюмерию, украшения, оформить ей и дочери вызов за рубеж. Все прекратили взаимодействовать с нею и перестали оформлять вызовы, и только архиепископ Родзянко, который останавливался на квартире Осиновой, по доброте душевной прислал им вызов, благодаря которому они вскоре и попали в США. 


С архиепископом Василием Родзянко в его квартире в Вашингтоне. 1990 год.

В Москву мы приехали вместе с отцом Виктором Потаповым и матушкой Машей, которые остановились в моей квартире в Теплом Стане. Матушка после посещения нашего скаутского лагеря рассказала мне чудовищную историю, которую ей в порядке «исповеди» в слезах поведала Осинова. Начала матушка Маша с того, что мы как православные, должны прощать слабости людей. Слабости Осиновой заключились в том, что она завела роман с тем о. Алексеем, который крестил её и её дочь, и у которого было шесть детей. (О. Алексей тогда был популярным среди московской интеллигенции священником, проводил религиозные семинары на своей квартире. Впоследствии он перешёл в юрисдикцию Русской Зарубежной Церкви, затем вернулся в Московскую Патриархию, затем вновь был исторгнут и ушёл в неизвестную юрисдикцию). Батюшка нередко говорил семье, что едет в монастырь, а сам проводил время на её квартире. Однажды под шафе возвращаясь из ресторана с группой гостей из-за рубежа, Наталья встретила у подъезда батюшку, который стал выяснять с ней отношения. Кончилось тем, что Осинова в растрёпанных чувствах выбежала из квартиры в ночную Москву. Ночные блуждания привели потерявшуюся Осинову в объятия другого священника – иеромонаха, тоже известного тогда своей публицистической и пастырской деятельностью. От него она забеременела и стала требовать жениться на ней. Иеромонах резонно объяснил, что ему это не позволяет сан и множество духовных чад, которых он в этом случае лишит пастырской заботы. Осиновой пришлось сделать аборт. Так вот, заключила матушка Маша, Наталья обвинила меня в воровстве моих же денег потому, что она из-за происшедших с нею бед была сама не в себе и не ведала что творит. Поэтому, повторяла матушка, я как православный человек должен её простить, хотя о возвращении украденных денег речи не шло. Я посоветовал матушке навсегда порвать отношения с этой авантюристкой и воровкой. Вместо этого Осинова получила приют в Нью-Йоркской квартире Потаповых, где она познакомилась с Аркадием Шевченко, сбежавшим из СССР бывшим заместителем Генерального секретаря ООН.
В своё время я тоже познакомился с Шевченко в доме Потаповых. Он пригласил меня в ресторан, где мы долго беседовали. Он произвёл на меня впечатление человека не очень далекого, – обычный советский номенклатурщик. Ничего интересного он не рассказал, говорил о своей жизни: только что приехал из Лондона, где за прочитанную лекцию ему заплатили 30 тысяч долларов – его обычный гонорар. С гордостью угощал меня тем, что, по его словам, и не мечтали есть члены Политбюро – блюдо из живого лопстера, выбрать которого нужно было самому из аквариума.
Дальнейшую судьбу авантюристки Натальи Осиновой в Америке описывал сын Аркадия Шевченко – Геннадий Шевченко в статье «Сын за отца» в газете «Совершенно секретно» от 15 мая 2003 года.

В феврале 1992 года, как только моей сестре Анне разрешили выехать в США, отец женился на советской гражданке, которая была моложе его на 23 года.  Она оказалась в 1991 году в Вашингтоне с 14-летней дочерью от первого брака и с 20 долларами в кармане. Отец был русским человеком, он не понимал, что в России не только тургеневские девушки, что бывают и акулы, мечтающие о богатых вдовцах… Она прожила с отцом четыре года и сумела за это время, вольно или невольно, полностью его разорить.
До отъезда в США жена отца работала с В. Аксючицем, впоследствии депутатом Государственной думы России. Во время нашей встречи в Москве в начале 1996 года она не скрывала своего знакомства с чекистами. Тогда же, в 1996-м, я разговаривал с одним сотрудником Службы внешней разведки Росси (нелегал). Он был уверен, что эту женщину, картографа по специальности, дочь подполковника МВД, КГБ подставил моему отцу, зная его слабость в отношении женского пола.
До этого брака Шевченко имел в США к 1991 году три дома. Самый большой, подаренный ЦРУ, стоил миллион долларов США и был заставлен дорогой антикварной мебелью. Артем Боровик, сотрудник которого взял у отца интервью в этом доме, как-то сказал, в шутку или всерьёз, что по сравнению с домом Шевченко дача Горбачёва в Форосе выглядит как сарай. Отец владел также четырехкомнатной квартирой на Канарских островах. Всё это стоило более двух миллионов долларов. Последний дом отец заложил в 1995 году, взяв кредит свыше 300 тысяч долларов США – на обучение падчерицы в престижном университете.
А 28 февраля 1998 года на 68 году жизни отец умер от цирроза печени в небольшой съемной однокомнатной полупустой квартире, где стояли лишь его кровать да стеллажи с любимыми книгами о дипломатии и шпионаже. Последние недели жизни он проводил в американском суде, – его бывшая жена (развелись они в 96-м) пыталась отсудить половину его большой пенсии почти в семь тысяч долларов в месяц.
После смерти А.Н. Шевченко оказалось. Что у него был долг около 600 тысяч долларов США… Пишут, что место захоронения отца держится в секрете. Мне этот «секрет» известен – его похоронили в Вашингтоне, на территории церковного прихода отца Виктора Потапова, который сосватал отцу картографа Наташу, получив за это новый автомобиль марки «форд» и солидные пожертвования.


Мой старинный друг Володя Кудрявцев пошутил: Осинова, наверняка, заработала на тебе офицерскую звезду, а на Шевченко – все две. Я, конечно, сознавал, что вокруг меня будет много провокаторов, и ко мне КГБ засылает своих людей. Много их было и в последующей острой политической борьбе. Некоторых я опознавал быстро, других вычислял только задним числом – по результатам их деятельности: в нужный момент как по приказу они скидывали маску преданности и начинали неистово разрушать наше дело. Но я считал, что бороться с этим неизбежным злом методами конспиративными для меня – пустая трата времени, всё равно профессионалы меня обыграют в том измерении, где я приговорён быть дилетантом. Поэтому я сознательно избрал позицию максимально открытой деятельности, что не исключало строгой конфиденциальности по узкому спектру действительно жизненно важных проблем. Да и потеря 20 тысяч рублей – не самая большая плата за ка-гэ-бэшные уроки жизни.

суббота, 23 января 2016 г.

Инфернальная лениниана

Бесспорна уникальная роль Ленина в российской катастрофе 1917 года и в последующих глобальных катаклизмах ХХ века. Грандиозность содеянного им провоцирует на создание величественной мифологии: не случайно автора наиболее кровавой диктатуры в истории ещё недавно называли самым человечным из людей. Но и теперь нередко можно услышать, что он великий гуманист, гениальный политик, культурнейший человек. Для реального понимания феномена Ленина необходимо, не отвлекаясь на «гуманистические» нюансы, определить то, чем никто, кроме него, не обладал. Главное в Ленине – идеологическая маниакальность, одержимость разрушением, абсолютный цинизм и беспринципность, благодаря которым он явился первым в череде кровавых диктаторов ХХ века. Все они были учениками Ленина – продолжили то, на что Ленин решился впервые в истории. Но никто не превзошёл учителя, ибо некоторые деяния Ленина никто не смог повторить впоследствии.


Прежде всего, Ленин был первым партийным вождём, который строил и содержал политическую партию на деньги от кровавых грабежей (экспроприации – «эксов») и финансовых афёр; при этом и сам многие годы комфортабельно жил на награбленные средства. Ленин довёл до совершенства концепцию революционного захвата власти, для чего эффективно использовал все необходимые наработки классиков социализма и марксизма и беспощадно отбросил всё «устаревшее» или слишком гуманное. На основе этого руководства к действию Ленин впервые в истории создал спаянную жёсткой дисциплиной и кровью массовую революционную партию. Ленин разработал тактику революционного переворота, учитывающую опыт всех предшествовавших революций; её беспредельно циничный алгоритм позволяет определить слабые места свергаемой государственности, все возможные общественные опоры, а также всех реальных противников, которые подавляются или уничтожаются в упреждающем режиме. Никто до Ленина так цинично и жёстко не захватывал власть, сметая на своём пути все принципы и святыни и уничтожая всех мешающих. Затем Ленину удалось взнуздать страну до невероятно жестокой и кровопролитной Гражданской войны, жертвы которой достигают пятнадцати миллионов человек. Для полной победы революции Ленин первым (хотя и на эффективном обобщении всего предшествующего опыта) разработал теорию и внедрил в практику систему тотального государственного террора. По сравнению с большевистским террором все предшествовавшие и последующие его виды были ограниченными в пространстве и во времени, в степени жестокости и в массовости. Ленин внедряет концлагеря (к 1920-м годам их было около 90) и регулярный массовый расстрел заложников, то есть истребление большого количества людей, ни в чём не виновных даже с точки зрения «революционной законности». Ленин впервые в истории инициировал массовый голод для расправы над непокорным населением своей страны: страшный голод 1921–1922 годов унёс жизни около пяти миллионов человек. Никто, кроме Ленина, не использовал для внутреннего террора в таком количестве интернациональный люмпен: из военнопленных австро-венгерской, немецкой, чешской, турецкой армий, из латышских стрелков, китайских волонтёров, революционеров-интернационалистов формировались ударные, заградительные, охранные и карательные отряды: «Формирование немецко-венгерской дивизии из стойких и дисциплинированных элементов крайне целесообразно» (телеграмма председателю Сибревкома). Ленинский режим впервые в истории применил химическое оружие для истребления граждан своей страны, впоследствии на подобное решился только иракский диктатор Саддам Хусейн. По наущению Ленина были убиты без следствия и суда все члены императорской семьи, включая детей, а также многие родственники и слуги (всего более сорока человек). Кровавая расправа над свергнутым главой государства и его семьёй – беспрецедентна в Новой и Новейшей истории. За сто с лишним лет до этого в годы Великой французской революции был казнён король Франции, но после Ленина ни один узурпатор и диктатор не решился на что-либо подобное. Сталин уничтожил людей несравненно больше Ленина, но Ленин инфернальнее. Сталин как верный ученик только использовал и совершенствовал авторскую методологию Ленина. К тому же можно представить, что Ленин был бы непревзойдён, если бы действовал не пятилетку, а десятилетия.


Надо сказать, что все диктаторы совершали злодеяния ради какой-то возвышенной и позитивной мифологии, выражаемой на языке своей национальной культуры. Для Гитлера заветной мечтой была «Великая Германия» как «тысячелетний рейх», он почитал германский эпос о нибелунгах и музыку Вагнера. Для Мао Цзэдуна – «Великий Китай» как «Поднебесная» с некоторыми ремарками конфуцианства. Все диктаторы либо были к чему-то или к кому-то сентиментально привязаны, либо искусственно создавали образ проявления своих человечных качеств. Ленин же и в этом беспрецедентен: он ненавидел всё в России и не признавал ценным ничего в человечестве. Даже кровавый Сталин имел детей и иногда к ним благоволил. Все ценности и святыни, виды и формы миропорядка, всех людей Ленин подвергал циничным насмешкам и грязной хуле. Бердяев называл Ленина «гением бранной речи», которой удостаивались не только враги, но и ближайшие соратники: «Всегда успеем взять говно в эксперты… Шваль и сволочь, не желающая предоставлять отчёты… Приучите этих говнюков серьёзно отвечать… Идиотка… дура» (всё это – на официальных документах, последнее – о Розе Люксембург). Непрерывно матерился он на заседаниях «самого образованного» правительства. Таким образом, во всём Ленин вёл себя как человек, для которого единственной ценностью было тотальное разрушение само по себе. Ленин был первым идеологическим маньяком в истории, вполне реализовавшим свои патологические фантасмагории.

Для реализации проектов демонической одержимости необходима мощь государственной власти, сосредоточенная в одних руках и направленная на вожделённое кровопийство, то есть необходима неограниченная диктатура: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». Понятно, что ни к какой науке это определение отношения не имеет, кроме науки заплечных дел, непревзойдённым мастером которых и был Ильич. Но утверждение «научности понятия» нужно, чтобы создать какую-то видимость обоснованности – для жаждущих самообмана интеллектуалов. Пресловутая формула «диктатура пролетариата» означала личную диктатуру вождя в партии и в стране, что Ленин и не скрывал: «Речи о равенстве, свободе и демократии в нынешней обстановке – чепуха… Я уже в 1918 г. указывал на необходимость единоличия, необходимость признания диктаторских полномочий одного лица с точки зрения проведения советской идеи… Решительно никакого противоречия между советским (т.е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц нет… Как может быть обеспечено строжайшее единство воли? Подчинением воли тысяч воле одного… Волю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим». В этом Ленин следовал не российским традициям, а учению Маркса, который предрекал пролетариату двадцать, а при необходимости и пятьдесят лет классовых боёв и гражданской войны «не только для того, чтобы изменить существующие условия, но чтобы и самим изменяться». Военный коммунизм – это «Коммунистический манифест» К. Маркса и Ф. Энгельса в действии. Но если последователи Ленина были лишь его эпигонами, то предшественники выглядят замшелыми теоретиками по сравнению с ленинским сатанинским титанизмом в действии.


О беспримерно циничной ленинской лживости писал профессор С.Г. Пушкарев: «Конечно, политика – это профессия, в которой трудно сохранять моральную чистоту. Многие политические деятели давали обещания, которых потом не исполняли, или прямо обманывали народ, но не было такого разностороннего и искусного мастера политического обмана, каким был Ленин. Все лозунги, провозглашенные им в 1917 году, все его обещания по основным вопросам внутренней и внешней политики представляли собой преднамеренный обман – в полном согласии с его моралью. Вот некоторые примеры этих ложных лозунгов и обещаний. Основной лозунг (и основная цель): “Вся власть советам рабочих и крестьянских депутатов, избранных всем трудящимся населением”. Намерения: неограниченная власть (“диктатура”) коммунистической партии. Лозунг: “Вся земля крестьянам”; программа: национализация земли, то есть переход её в собственность государства. Лозунг (в 1917 году): армия с выборными командирами и с правом солдат “проверять каждый шаг офицера и генерала”. Реализация: строжайшая дисциплина в Красной Армии с правом назначаемых командиров применять оружие против неповинующихся солдат. Лозунг: “Всеобщий демократический мир”. Намерение: организовать “революционные войны” для завоевания Европы».

Когда исполнили свою роль дооктябрьские анархо-коммунистические лозунги (власть – советам, землю – крестьянам, фабрики – рабочим), направленные на разрушение старого режима, Ленин потребовал от партии преодолеть период революционного беспорядка и мобилизоваться на создание нового, революционного порядка. Надо сказать, что Ленин никогда не менял своих стратегических целей, но он был виртуозом политической конъюнктуры, во имя захвата и удержания власти он всегда был готов сменить тактику – вплоть до противоположной. Поэтому после октябрьского переворота лозунги поменялись радикально. Иезуитская принципиальная лживость Ильича поражала даже близких соратников. Можно сказать, что Ленин был первым постмодернистом в политике.

Конечно, насаждение нового порядка не могло не вызвать сопротивления в обществе, хотя сначала оно было слабым и неорганизованным. Но главный идеолог давно предвидел, что новый строй невозможно навязать без массовых репрессий: ещё в 1914 году он требовал «превращения войны империалистической в беспощадную гражданскую войну». И большевики развязывают её в стране со всей возможной жестокостью. В результате Ленин запустил репрессивный маятник террора в полную силу: обман и насилие, насилие и обман поочередно и одновременно ковали нового человека и истребляли непокорных.


Известна бесчеловечная жестокость, с какой Ленин насаждал красный террор, рассылая директивы большевистским вождям: «Необходимо провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов, белогвардейцев. Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города… Надо поощрять энергию и массовидность террора… Открыто выставить принципиально и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора… Суд должен не устранить террор… а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас». Как руководитель правительства Ленин постоянно требовал ужесточения репрессий: «Навести массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п. Ни минуты промедления» (в Нижний Новгород); «Расстрелять заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты» (в Саратов); «вешать под видом “зелёных” (мы потом на них и свалим) чиновников, богачей, попов, кулаков, помещиков. Выплачивать убийцам по 100 тысяч рублей»; «Я предлагаю назначить следствие и расстрелять виновных в ротозействе»; «Позором было колебаться и не расстреливать за неявку»; «назначить своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая, не допуская идиотской волокиты» (уполномоченному Наркомпрода); «Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше ста заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Опубликовать их имена. Отнять у них хлеб. Назначить заложников… Сделать так, чтобы на сотни вёрст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков» (указание в Пензу). В резолюции на письме Дзержинскому о тысячах пленных казаков: «Расстрелять всех до единого».

Ленин более всех взнуздал атмосферу кровопийства, и большевистские вожди не отставали друг от друга в степени жестокости. В подписанном Свердловым документе, основные положения которого явно исходили от Ленина, «всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах», предписывалось: «Необходимо признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путём поголовного их истребления… Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». При людоедском режиме Ленина заурядным выглядел приказ М. Тухачевского по подавлению тамбовского крестьянского восстания: «Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитать, чтобы облако удушливых газов распространилось по всему лесу, уничтожая всё, что в нём пряталось». Тухачевский приказал расстреливать всех мальчиков, которые были выше пояса мужчины. В общем, Ленин целенаправленно реализовывал на практике свою установку: «Пусть вымрет 90% русского народа, лишь бы осталось 10% к моменту всемирной революции».


Непревзойдён Ленин как теоретик и практик богоборчества. Религиозная сфера была предметом его сугубой расстрельной опеки: «Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады» (1 мая 1919 года, Дзержинскому). Религиозные праздники настолько донимали вождя, что по поводу празднования дня Николая Чудотворца 25 декабря 1919 года он указывает: «Мириться с “Николой” глупо, надо поставить на ноги всё чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за “Николы”». В знаменитом письме Молотову для членов Политбюро от 19 марта 1922 года Ленин категорически требует: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи, трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр)… Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществить их самым энергичным образом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут… Мы должны именно теперь… дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий… Политбюро даст детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против Шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведён с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров… Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». В результате Ленин инициировал в России самые массовые и кровавые в истории религиозные гонения и истребление верующих, насадил режим государственного атеизма. Гнусная ругань по поводу религии и Церкви при всякой возможности, а также людоедский пафос в борьбе с духовенством и верующими говорят об одержимости Ленина манией богоборческого титанизма.

Масштабы и последствия деятельности Ленина бесспорно огромны. Но называть его на этом основании «великим политиком» и «гениальным человеком» – значит не понимать его сущность. Основным отличительным свойством Ленина была беспрецедентная кровавость его деяний: по огромности, тяжести и изощренности злодеяний он уникален. Поэтому Ленин является прежде всего величайшим в истории злодеем. А рассуждения на тему, насколько таковой может быть «гуманным», «интеллигентным», «кристально честным» и прочее, могут казаться убедительными только для людей с ущербной нравственностью или недостатком ума. Многим из тех, кто признает чудовищность содеянного Лениным, свойственна романтизация образа злодея: если человек совершил глобальные деяния, отвергнув при этом все признаки человечности, поправ все традиции, законы, нравственные повеления, святыни, пролив моря крови, то это хоть и злодей, но гений. А значит, «право имеет» и во многом оправдан. Культ Наполеона разоблачили Лев Толстой и Фёдор Достоевский, но глубоко внедрённый в душевное подполье «маленького человека» синдром наполеонизма вынуждает оправдывать злодейство: чем оно масштабнее – тем легче выводится из разряда преступлений, и легитимируется в качестве гениального.


Между тем если непредвзято присмотреться к облику Ленина, то можно увидеть, что он не обладал ни одним из качеств гениальности. Сотворить то, что он натворил, ему позволили звериная жестокость и злобность, абсолютный цинизм, бешеная энергия разрушения. Средний ум и невыдающиеся способности Ленина для этого не были преградой. Напротив, неумение масштабно и универсально мыслить, отсутствие многих человеческих качеств облегчали возможность всецело сосредоточиться на главном деле жизни – тривиальных шельмованиях, переворотах, массовых убийствах. Великие мастера русского языка находили для описания Ленина беспощадно жёсткие образы, рисующие недочеловека, античеловека: «В сущности, – подумал я, – этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, – гораздо страшнее Нерона, Тиверия, Иоанна Грозного. Те, при всём своём душевном уродстве, были всё-таки людьми, доступными капризам дня и колебаниям характера. Этот же – нечто вроде камня, вроде утёса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая всё на своём пути. И при том – подумайте! – камень, в силу какого-то волшебства – мыслящий. Нет у него ни чувств, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая непобедимая мысль: падая – уничтожаю» (А.И. Куприн). Наиболее адекватно характеризуют Ленина грубые слова Ивана Бунина: «Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек – и всё-таки мир настолько сошёл с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет?». Великий Пушкин и здесь прав: действительно «гений и злодейство – две вещи несовместные». Можно, конечно, назвать Ленина гениальным злодеем или злым гением, но это уже инфернальные характеристики, которые вполне адекватно отображают предмет или субъект.


Виктор АКСЮЧИЦ

пятница, 22 января 2016 г.

Богоборчество ленинизма

При всём разнообразии трактовок тема «Ле­нин и ре­ли­гия» рассматривалась слиш­ком уз­ко. Способствовала этому и деятельность самого Ле­нина, который призывал бо­роть­ся с ре­ли­ги­ей как с иде­о­ло­ги­ей пра­вя­щих клас­сов, одур­ма­ни­ва­ю­щей и за­ка­ба­ля­ю­щей про­стой на­род, для че­го не­об­хо­ди­мо из­ме­нить со­ци­аль­ные ус­ло­вия, из­да­вать ан­ти­ре­ли­ги­оз­ную ли­те­ра­ту­ру и вес­ти ате­ис­ти­чес­кую про­па­ган­ду. Но ис­тин­ное от­но­ше­ние Ле­ни­на к ре­ли­г­ии не покры­ва­лось вполне его кри­ти­кой ре­ли­ги­оз­ной иде­о­ло­гии. Ленинский фа­на­ти­чес­кий ате­изм, ярост­ную борь­бу с ре­ли­ги­ей не­воз­мож­но свес­ти к борь­бе с тем со­ци­аль­ным вре­дом, ко­то­рый, как счи­та­ет­ся в марк­сиз­ме, при­но­сит оши­боч­ная, но ис­то­ри­чес­ки обус­лов­лен­ная форма иде­о­ло­гии – религия. Надо сразу сказать: Ле­нин бо­ролся не с ре­ли­ги­ей, а с Бо­гом, су­щест­во­ва­ние Ко­то­ро­го ярост­но от­ри­цал.


Что­бы кос­нуть­ся тай­ны от­но­ше­ния Ле­ни­на к ре­ли­гии, не­об­хо­ди­мо вспом­нить ге­ни­аль­но­го про­вид­ца До­сто­евс­ко­го, ко­то­рый су­мел вскрыть бо­го­бор­чес­кую ин­тен­цию в ев­ро­пей­ской куль­туре. Как ху­дож­ник, До­сто­евс­кий не фор­му­ли­ро­­вал свои пред­став­ле­ния в за­кон­чен­ных по­ня­ти­ях, но в «фи­ло­со­фии в об­ра­зах» он пре­дель­но то­чен. До­сто­евс­кий бо­рет­ся с ма­те­ри­а­лис­ти­чес­ки­ми взгля­да­ми сво­их оп­по­нен­тов, но при этом не счи­та­ет их со­бствен­но ма­те­ри­а­лис­та­ми. Соз­на­ние ате­ис­тов – пер­со­на­жей его ро­ма­нов – двой­ствен­но: они нуж­да­ют­ся в Бо­ге, что­бы Его от­ри­цать.

Подобное можно увидеть в по­ве­де­нии Ле­ни­на. В пятом классе гимназии он бросил крест в мусор. Всякая мысль о религии вызывает у него патологическую ненависть. Читая Гегеля, он заполняет поля книги ругательствами: «Мерзко, вонюче», «Бога жалко! Сволочь идеалистическая!». О религиозности Достоевского: «морализирующая блевотина». В письме Горькому: «Всякий боженька есть труположство». Он не мог упо­ми­нать о ре­ли­гии без про­кля­тий, ибо одержим по­треб­ностью патологической ху­лы всего божественного: религия у него не ина­че как «по­пов­щи­на», «за­иг­ры­ва­ни­е с бо­жень­кой», «са­мая гнус­ная из ве­щей», «тру­по­ло­жест­во». Ибо «Всякая религиозная идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная зараза». В под­хо­де к раз­лич­ным ис­то­ри­чес­ким яв­ле­ни­ям Ле­нин ще­го­лял тем, что вскры­вал во всём от­но­си­тель­ность и бо­рол­ся со вся­ки­ми предс­тав­ле­ни­я­ми об аб­со­лют­ном. В этом был стер­жень его борь­бы с ду­хов­нос­тью. Но ког­да де­ло до­хо­ди­ло до ре­ли­гии, Ле­нин от­сту­пал да­же от «бесп­рист­раст­ной» марк­сист­ской ме­то­до­ло­гии и впа­дал в не­ис­то­вство и бес­но­ва­ние. За этим кро­ет­ся ощу­ще­ние ре­ли­ги­оз­ной ре­аль­нос­ти как аб­со­лют­но­го вра­га. Здесь тер­пе­ния Ле­ни­на не хва­та­ло да­же на то, что­бы хо­тя бы для ви­да пред­ста­вить ре­ли­гию как неч­то ис­то­ри­чес­ки обус­лов­лен­ное и пре­хо­дя­щее.

Ле­нин в ра­бо­те «Дет­ская бо­лезнь ле­виз­ны в ком­му­низ­ме» учил, что на ком­про­мисс нуж­но ид­ти вез­де и во всём, кро­ме ком­му­нис­ти­чес­ких целей. Он из­де­вал­ся над те­ми, кто не был спо­со­бен на это. Но сам Ле­нин ни­ког­да не до­пус­кал ком­про­мис­са с ре­ли­ги­ей, ему ни­ког­да не при­хо­ди­ло в го­ло­ву хит­рить с Бо­гом, с Цер­ко­вью, с ре­ли­ги­ей. Ста­лин, бу­ду­чи вер­ным ленинцем во всём дру­гом, всё же до­пус­кал во вре­мя вой­ны ис­поль­зо­ва­ние ре­ли­гии для сох­ра­не­ния влас­ти на пер­вом ком­му­нис­ти­чес­ком плац­дар­ме. Маркс, хо­тя и лю­бил го­во­рить вся­кие гнус­но­сти о ре­ли­гии, всё же де­лал по­пыт­ки ис­то­ри­чес­ко­го под­хо­да. Ле­нин же ска­ты­вал­ся да­же ни­же уров­ня марк­сиз­ма и был в вос­тор­ге от са­мых пош­лых ан­ти­ре­ли­ги­оз­ных бро­шю­рок и вуль­гар­ных кри­ти­ков ре­ли­гии, вро­де ядо­ви­то­го и ёр­ни­чес­ко­го Гел­ьве­ция.


Ненависть к Богу, соперничество с Творцом сформировались у Ленина в раннем детстве, она стала движущей силой всей его жизни и заставила избрать своей идеологией и религией коммунизм. Ле­нин ненавидел не толь­ко религиозные ре­аль­нос­ти, но и ре­ли­ги­оз­ные сим­во­лы. Он не мог вы­но­сить са­мо­го упо­ми­на­ния Бо­га. Нап­ри­мер, к «бо­го­ис­ка­тель­ст­ву» и «бо­го­стро­и­тель­ст­ву» он был неп­ри­ми­рим, хотя в этих учениях пред­став­ле­ния о ре­аль­ном Бо­ге от­сут­ство­ва­ли, и можно было бы из них изв­лечь «ре­во­лю­ци­он­ную» поль­зу в атеистической пропаганде. То, что Ле­нин ор­га­ни­чес­ки не мог за­иг­ры­вать с ре­ли­ги­ей и от­но­сил­ся ко все­му, что с нею свя­зано, бо­лее чем се­рьёз­но, по­ка­зы­ва­ет, что для не­го унич­то­же­ние ре­ли­гии яв­ля­лось глав­ной це­лью ком­му­нис­ти­чес­кого режима. При Ленине начались самые кровавые и массовые религиозные гонения за всю мировую историю.

Уже 1 мая 1919 года в документе, адресованном Дзержинскому, Ленин требует: «Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады». 25 декабря 1919 года по поводу дня Николая Чудотворца, когда православные люди не могли работать, Ленин издает приказ: «Мириться с “Николой” глупо, надо поставить на ноги всё чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за “Николы”». В пись­ме Молотову для членов Политбюро от 19 марта 1922 го­да Ленин настаивает на необходимости использовать массовый голод в стране и при­зы­ва­ет ком­му­нис­ти­чес­ких вож­дей в рамках кампании «изъ­я­тия цен­нос­тей» коварно раз­гро­мить Цер­ковь, на­нес­ти ре­ли­гии со­кру­ши­тель­ный удар, чтобы лишить после­ду­ю­щие по­ко­ле­ния ве­ру­ю­щих всякой воли к сопротивлению: «Именно теперь и  только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи, трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей». Ле­нин сог­ла­ша­ет­ся с тем, «что ес­ли не­об­хо­ди­мо для осу­щест­вле­ния из­вест­ной по­ли­ти­чес­кой це­ли пой­ти на ряд жес­то­кос­тей, то на­до осу­щест­влять их са­мым энер­гич­ным об­ра­зом и в са­мый ко­рот­кий срок, ибо дли­тель­но­го при­ме­не­ния же­сто­кос­тей на­род­ные мас­сы не вы­не­сут». Ле­нин при­зы­ва­ет «дать са­мое ре­ши­тель­ное и бес­по­щад­ное сра­же­ние чер­но­со­тен­но­му ду­хо­вен­ству и пода­вить его со­про­тив­ле­ние с та­кой жес­то­кос­тью, что­бы они не за­бы­ли это­го в те­че­ние нес­ко­льких де­ся­ти­ле­тий». Ле­нин убеж­да­ет сво­их со­рат­ни­ков, что кам­па­ния «изъятия церковных ценностей» долж­на быть про­ве­де­на «с бе­спо­щад­ной ре­ши­тель­нос­тью, безусловно, ни пе­ред чем не ос­та­нав­ли­ва­ясь и в са­мый крат­чай­ший срок. Чем боль­шее чис­ло пред­ста­ви­те­лей ре­ак­ци­он­ной бур­жу­а­зии и ре­ак­ци­он­но­го ду­хо­вен­ства удаст­ся нам по это­му по­во­ду рас­стре­лять, тем луч­ше. На­до те­перь про­учить эту пуб­ли­ку так, что­бы на нес­коль­ко де­сят­ков лет ни о ка­ком со­про­тив­ле­нии они не сме­ли и ду­мать».


Подоб­ный лю­до­ед­ский па­фос объ­яс­ня­ет­ся тем, что Ле­нин не­на­ви­дел Цер­ковь ещё боль­ше, чем ре­ли­ги­оз­ную иде­о­ло­гию, так как Цер­ковь – это жизнь в Бо­ге. В ле­нин­ском от­но­ше­нии к Цер­кви чув­ству­ет­ся лич­ная сатанинская зло­ба, ин­фер­наль­ная не­на­висть, ко­то­рую он не спо­со­бен удер­жать. Как толь­ко пред­ста­ви­лась воз­мож­ность раз­гро­мить Цер­ковь, Ле­нин за­был все свои те­о­рии о стро­гих за­ко­нах ис­то­рии, в ут­верж­де­нии ко­то­рых Ле­нин-марк­сист про­ти­во­по­став­лял се­бя на­род­ни­чест­ву. В прак­ти­ке сво­е­го от­но­ше­ния к ре­ли­гии Ле­нин впа­да­ет в пол­ный во­люн­та­ризм. Это не только плод ли­це­ме­рия, а ско­рее ре­зуль­тат дво­е­мыс­­лия, в ко­то­ром скры­ва­ет­ся двой­ствен­ная при­ро­да марк­сиз­ма-ле­ни­низ­ма. Ле­ни­н всег­да объ­яв­лял се­бя за­кон­чен­ным ма­те­ри­а­листом и ате­истом, но яв­ля­ет­ся ли он дей­стви­тель­но та­ко­вым?

Иде­о­ло­гия ле­ни­низ­ма ма­те­ри­а­лис­тич­на: пер­вич­ность ма­те­рии, пред­став­ле­ние о ми­ре как о ме­ха­низ­ме, а о че­ло­ве­ке – как со­ци­аль­но-би­о­ло­ги­чес­кой ма­ши­не – час­ти ми­ро­вой са­мо­раз­ви­ваю­щей­ся ма­ши­ны. Но по сво­им за­да­чам и по глу­бин­ной ори­ен­ти­ро­ван­нос­ти ле­ни­низм не мог быть ма­те­ри­а­лиз­мом. Ло­ги­ка за­кон­чен­но­го ма­те­риа­лиз­ма не до­пус­ка­ет ка­ких-ли­бо нор­ма­ти­вов по­ве­де­ния, не со­дер­жит представлений о должном, так как че­ло­век как со­ци­аль­но-би­о­ло­ги­чес­кая ма­ши­на не мо­жет иметь обя­зан­нос­тей перед ми­ро­вой ма­ши­ной. К идее Бо­га та­кой ма­те­ри­а­лизм дол­жен был бы относиться, как к вред­ной ошиб­ке, но она не мо­жет вы­зы­вать па­фос ма­ни­а­каль­но­го от­ри­ца­ния или безу­держ­ную жаж­ду ху­лы. Толь­ко обя­зан­ность бо­го­бор­чест­ва за­став­ля­ет Ле­ни­на вес­ти се­бя по от­но­ше­нию к ми­ру та­к, буд­то в его ос­но­ве ле­жит нёма­те­ри­аль­ное на­ча­ло. От­ри­цая су­щест­во­ва­ние Бо­га, Ле­нин бо­рол­ся с Бо­гом и Бо­жест­вен­ным, как с на­и­ре­аль­ней­шей сущ­нос­тью. Фа­на­ти­чес­кий ате­изм ле­нин­ско­го ти­па воз­мо­жен толь­ко тог­да, ког­да ре­ли­гию от­ри­ца­ют как вред­ное су­е­ве­рие, но с Бо­гом борются, как с абсолютно враж­деб­ной ре­аль­ностью.

Од­на­ко есть и глу­бо­кая за­ко­но­мер­ность в том, что имен­но ма­те­ри­а­лизм яв­ля­ет­ся иде­о­ло­ги­ей ле­ни­низ­ма. Ле­ни­низм не ма­те­ри­а­лис­ти­чен по мо­ти­вам и за­да­чам, но иде­о­ло­ги­ей ле­ни­низ­ма мо­жет быть толь­ко ма­те­ри­а­лизм. Хо­тя ма­те­ри­а­лизм рационально не мо­жет обос­но­вать во­ин­ствен­нос­ти ате­из­ма, а тем бо­лее па­фо­са бо­го­бор­чест­ва, он не­обхо­дим как сред­ство и ко­неч­ная цель бо­го­бор­чест­ва. Та­кая по­зи­ция не мо­жет быть по­сле­до­ва­тель­ной, ибо ос­но­ва­на на са­мо­об­ма­не, игре с са­мим со­бой. Это позволяет избегать прямого отрицания принципов, что логически неизбежно при материалистическом мировоззрении. Ле­ни­низм не способен к критическому са­мо­а­на­ли­зу, так как яв­ля­ет­ся фи­ло­софским и пси­хо­ло­ги­чес­ким двоемыслием, опи­сан­ным Ор­уэ­ллом. Глу­бин­ной ос­но­вой вся­ко­го дво­е­мыс­лия яв­ля­ет­ся дво­е­мыс­лие по от­но­ше­нию к Бо­гу.

Оши­боч­но ду­мать, что ате­ис­ти­чес­кий ма­те­ри­а­лизм – пре­дель­ная про­ти­во­по­лож­ность ре­ли­гии. Не­воз­мож­но счи­тать дья­во­ла – пер­со­ни­фи­ци­ро­ван­ное не­бы­тие – ма­те­ри­а­лис­том. Пол­ной про­ти­во­по­лож­нос­тью ре­ли­гии мо­жет быть толь­ко та­кой ате­изм, ко­то­рый яв­ля­ет­ся в то же вре­мя ан­тих­рис­ти­а­нской «религиозностью», со своими писанием и куль­том, со сво­ими идо­ла­ми. Ле­ни­низм – это ан­тих­рис­ти­анс­кое ве­ро­у­че­ние, диктующее об­раз су­щест­во­ва­ния. Тип ле­нин­ца-ате­ис­та – не бес­страст­ный ка­би­нет­ный уче­ный, а одер­жи­мый фа­на­тик, го­ря­щий не­на­вис­тью к Бо­жест­вен­ным ос­но­вам бы­тия. Воля ле­ни­низ­ма к глобальному переустройству мироздания приз­на­ет, что мир не де­тер­ми­ни­ро­ван, в нём мо­жет по­бе­дить или ре­ли­гия, или ате­изм. Мир не ма­те­ри­а­лен, но в слу­чае по­бе­ды ком­му­низ­ма он мо­жет стать ма­те­ри­аль­ным. Бог для Ле­ни­на – это не то, что есть или че­го нет, а то, че­го быть не долж­но, что не­об­хо­ди­мо унич­то­жить. По­бе­да над Богом осу­щест­вля­ет­ся че­рез че­ло­ве­ка, по­э­то­му ори­ен­та­ция марк­сиз­ма-ле­ни­низ­ма рас­кры­ва­ет­ся с помощью по­ня­тия о том, что есть чело­век и чем он дол­жен стать.


Ес­ли в хри­сти­а­нстве че­ло­век – участ­ник обо­же­ния ми­ра, до­сти­же­ния Бо­жест­вен­но­го бы­тия, то скры­тая цель ле­нин­ско­го ате­из­ма – прев­ра­ще­ние че­ло­ве­ка в аген­та раз­воп­ло­ще­ния, в ис­точ­ник не­бы­тия. Но это не про­сто во­ля «не быть», а стрем­ле­ние впасть в со­сто­я­ние, про­ти­во­по­лож­ное бы­тию, со­здан­но­му Бо­гом, и увлечь за со­бой весь мир. Что­бы че­ло­век был сотворцом Бо­жиим, он дол­жен об­­ла­дать сво­бо­дой и спо­соб­нос­тью к твор­чест­ву, ибо толь­ко путём твор­чест­ва в Бо­ге мож­но обо­жить мир. Что­бы быть про­вод­ни­ком не­бы­тия, че­ло­ве­ку нуж­но от­ка­зать­ся от сво­бо­ды и спо­соб­нос­ти твор­чест­ва и де­тер­ми­ни­ро­вать се­бя по от­но­ше­нию к внеш­ним об­сто­я­тель­ст­вам. Про­ти­во­по­лож­но то­му, как хрис­ти­а­нин хо­чет жить в Бо­ге Цер­ковь источнике сво­бо­ды (там, где Дух Го­спо­день, там сво­бо­да), марксист-ле­нинист стре­мит­ся жить в без­лич­ной не­об­хо­ди­мос­ти, стирающую самою личность, а значит и снимающую от­ветс­твен­ность за бо­го­о­тступ­ни­чест­во.

Смысл марксистко-ленинской идеологии рас­кры­ва­ет­ся в её от­но­ше­нии к ис­то­рии, в фор­му­ли­ро­ва­нии ро­ли че­ло­ве­ка в ис­то­рии. Ле­нин рас­смат­ри­вал че­ло­ве­ка как про­из­вод­ное про­из­во­дствен­ных от­но­ше­ний. Это оз­на­ча­ет, что у всех лю­дей од­ной эпо­хи об­щая сущ­ность вне за­ви­си­мос­ти от ин­ди­ви­ду­аль­но­го сво­е­об­ра­зия, что че­ло­век жёстко де­тер­ми­ни­ро­ван ок­ру­жа­ю­щей сре­дой. Но над этой сре­дой сто­ит пар­тия, наделённая божественными атрибутами – бессмертием, вездесущностью, всемогуществом и суммой всего бытия. Она то и уп­рав­ля­ет всем (для пар­тии нет ни­че­го не­воз­мож­но­го), в том числе и че­ло­ве­ком. Ибо предельная одержимость богоборчеством освобождает от всех материалистических и атеистических «законов» и наделяет сатанинской свободой в небытии. Таким образом, ате­ис­ти­чес­кий ма­те­ри­а­лизм утверждает, что­бы общество де­тер­ми­ни­ро­вано за­ко­на­ми ма­те­ри­аль­ной ис­то­рии, но для того, чтобы пар­тий­ные вожди имели бы свободу рук направлять эти «за­ко­ны» в ин­те­ре­сах бо­го­борчес­ко­го режима. Эту ло­ги­ку рас­крыл ещё До­сто­евс­кий, который в ана­лизе феномена не­ча­ев­щи­ны в об­ра­зе Ши­га­ле­ва пред­вос­хи­тил бу­ду­щее воп­ло­ще­ние ком­му­низ­ма. Ши­га­лев «пред­ла­га­ет, в ви­де ко­неч­но­го раз­ре­ше­ния воп­ро­са, – раз­де­ле­ние че­ло­ве­че­ства на две не­рав­ные час­ти. Од­на де­сятая до­ля по­лу­ча­ет сво­бо­ду лич­нос­ти и без­гра­нич­ное пра­во над ос­таль­ны­ми де­вя­тью де­ся­ты­ми. Те же долж­ны по­те­рять лич­ность и об­ра­тить­ся вро­де как в ста­до и при без­гра­нич­ном по­ви­но­ве­нии до­стиг­нуть ря­дом пе­ре­рож­де­ний пер­во­быт­ной не­вин­нос­ти, вро­де как бы пер­во­быт­но­го рая, хо­тя, впро­чем, и бу­дут ра­бо­тать. Ме­ры, пред­ла­га­е­мые ав­то­ром для от­ня­тия у де­вя­ти де­ся­тых че­ло­ве­че­ства во­ли и пе­ре­дел­ки его в ста­до, по­сред­ством пе­ре­вос­пи­та­ния це­лых по­ко­ле­ний, – весь­ма за­ме­ча­тель­ны, ос­но­ва­ны на ес­тест­вен­ных дан­ных и очень ло­гич­ны». Эту же­лез­ную ло­ги­ку бо­го­бор­чест­ва Рос­сия и ис­пы­та­ла на се­бе.

До­сто­евс­кий страстно бо­рол­ся с ма­те­ри­а­лис­ти­чес­ки­ми те­о­ри­я­ми о том, что че­ло­ве­ка «за­е­да­ет сре­да», но он не счи­тал сво­их ге­ро­ев-ре­во­лю­ци­о­не­ров материалистами. И не слу­чай­но на­звал свой ро­ман «Бе­сы». На ма­те­ри­а­лиз­ме, не со­дер­жа­щем ни­ка­кой эти­ки, па­ра­зи­ти­ру­ет бе­со­вское бо­го­бор­чест­во, ко­то­рое не мо­жет вы­сту­пить от­кры­то, ибо са­мим фак­том бо­го­бор­чест­ва приз­на­ет Того, про­тив Кого бо­рет­ся, – Бо­га.


Та­ким об­ра­зом, ле­ни­низм – ди­а­лек­ти­чес­кое со­че­та­ние пре­дель­но­го ате­из­ма с осо­бо­го ро­да ре­лигиозным пафосом. Это – одержимость сатанизмом как тотальным богоборчеством. Ле­ни­низм ма­те­ри­а­лис­ти­чен по иде­о­ло­гии, но не по он­то­ло­гии. Ма­те­ри­а­лизм и ате­изм – это ору­дие борь­бы с тем, что са­мо по се­бе мо­жет су­щест­во­вать толь­ко за пре­де­ла­ми это­го ми­ро­воз­зре­ния. Цель и за­мы­сел ле­ни­низ­ма – пост­ро­е­ние пре­дель­но ан­тих­рис­ти­анс­ко­го об­щест­ва, а скры­тая конечная цель – не­бы­тие. Бо­го­бор­чест­во – стер­жень и до­ми­нан­та ле­ни­низ­ма. Но бо­го­бор­чест­во тре­бу­ет раз­ру­ше­ния мироздания как Бо­жье­го тво­ре­ния и унич­то­же­ния об­ра­за и подо­бия Бо­жье­го в че­ло­ве­ке. От­сю­да бесп­ре­це­дент­ные в ми­ро­вой ис­то­рии разру­ше­ния и ге­но­цид при режиме марксизма-ле­ни­низ­ма. Таким образом, все без исключения части марксистско-ленинского учения подчинены главной цели – достижению адского царства на земле, описывают различные этапы на пути к ней и методологию борьбы во имя её.


Виктор АКСЮЧИЦ